зубов, оставила при себе то, что хотела сказать, и назвала адрес, пискнув

напоследок, - прости, но лучше тебе туда не приходить.

Дом я нашѐл быстро, но заходить сразу не стал. На это было две причины.

Первая – мне не сообщили номер квартиры, вторая – зачем портить сюрприз.

Пачка уже подходила к концу, когда из-за угла дома вывернул смутно знако-

мый очкарик. Черный пакет на сгибе локтя, потрепанный букетик розочек,

выращенных не очень рукастой бабкой на огороде без толкового ухода, и

блеск предвкушения в глазах. Почему-то я не сомневался в том, куда он

пойдѐт.

- Это я. – Довольно произнѐс очкарик и, дернув на себя дверь, поспешил

скрыться в подъезде.

Запомнив высветившуюся на домофоне цифру, я остался сидеть, на этот раз

в ожидании средства открытия двери. Свой букетик тюльпанов, купленный в

41

цветочном магазине, мне пришлось сунуть в урну возле лавочки. Этот приду-

рок даже не знает, что розы Насте абсолютно не нравятся. Через пять минут

я поднялся на этаж с заветной дверью номер «52». Перед тем, как нажать на

красную кнопку звонка, я убедился, что на площадке нет видеокамер, а на

двери отсутствует глазок. Как опрометчиво со стороны Анастасии не озабо-

титься такими нужными системами безопасности.

Через обитую ватой дверь еле слышно прогудел звонок.

- Ты кого-то ждѐшь? – Спросил женский голос.

- Может пиццу привезли.

Угу, царскую, десять видов мясных изделий из одного источника, который

сейчас пытается вспомнить учебник биологии на тему «шо куда совать».

Дверные петли я проверил заранее, необычайно удачно дверь открывалась

внутрь, так что когда щелкнул замок, и в узкую щель просунулась мужепо-

добная половина лица, я грубо ударил по ней ладонью.

Звук опрокинутого на пол тела послужил сигналом к началу врыва. Голое,

без единого намѐка на мускулы, тело, тѐрло худощавой рукой начинающий си-

неть нос. Второе тело, не менее голое но ни в пример мускулистое и фигу-

ристое, замерло в дверях комнаты, из которой до моего музыкального слуха

доносились слова одной из любимейших песен.

- Ну, здравствуй, любимая. – Громко сказал я, отпинывая мешающее пройти

внутрь тело. – Как учѐба? Смотрю, к поступлению готовишься.

Безошибочно определив, в какой стороне кухня, я ещѐ раз ударил ногой те-

ло в область носа и прошѐл в комнату с холодильником.

- Уютненько. – Оценил я, разглядывая занавески цвета морской волны, за-

крывающие огромных размеров окно. – Это ты на школьную стипендию снима-

ешь?

Не знаю, что меня сделало такой желчной спокойной скотиной, пачка выку-

ренных крепких сигарет или случающееся время от времени замораживание

сердца, но такое поведение шокировало, как минимум, одного из нас. А

именно, валяющееся на полу тело, рискующее захлебнуться от фонтанирующей

из носопырки красной жидкости. Я почти уверен, он хотел еѐ сегодня уви-

деть, только не у себя и не из этого места. Почему уверен? А это важно?

- Слушай, а у тебя пожрать что-нибудь есть? – Спросил я, усаживаясь на

мягкий уголок. – А то я утром с поезда снялся, а везде гонят и гонят, го-

нят и гонят.

Настя, абсолютно не стесняясь, прошла на кухню и дѐрнула дверь холодиль-

ника. Рискуя разбиться, на стол прилетело блюдце с колбасно-сырной нарез-

кой и пакет с нарезанным белым хлебом. Спокойно раскрыв пакетик, я сделал

бутерброд и в два укуса умял, запив водой из графина. Настя молчала, ис-

подлобья глядя на меня. Скулы побелели, плечи подѐргивались, и нельзя бы-

ло понять, из-за уже довольно зябкого сентябрьского ветерка, дующего из

открытой форточки, или от злости.

- Вкусно. У нас домашней колбасы нигде не найдѐшь. – Оценил я, делая

второй бутер. – Химия да отрава одна.

Я испытывал еѐ терпение, она моѐ, мы смотрели друг другу в глаза, искра,

буря, безумие… фу блин, не туда унесло, извиняюсь. Разумеется, ни искры,

ни бури в наших взглядах не было, потому что она сверлила мою переносицу,

аккурат в то место, которое я сломал тому телу, к слову, так и лежащему

на полу, а я на бутербродик. Понятно, чего мы друг от друга ждали – кто

первый сдастся, перейдѐт на крик, выяснение отношений, личности, начнѐт

царапаться или бить в морду, причѐм и то и другое светило только лицам

мужского пола, ибо не культурно бить девушку кулаком особенно в не очень

одетом виде. Для этого есть более интересные вещи. Например, стек для

верховой езды, плеть или какой-нибудь ивовый прут, на ночь замоченный в

соляном растворе. И вдоль спины отстегать, чтобы на следующий день кожа

ломтями спадала… опять унесло, не надо извергать из себя то, что вы еди-

те, читая это недоразумение, утерянные объекты переваривания не восста-

навливаются. Прямо как нервные клетки.

Молчание затягивалось. При желании, я мог делать вид, что мне на всѐ по

барабану, и я просто пришѐл пожрать, но и молчать мог с тем же успехом. И

42

всѐ же я, негодяй такой, заставил девочку разлепить пухлые губки и начать

выяснение отношений.

- И зачем ты пришѐл? – Спросила Настя, подбоченившись, демонстрируя, что

я не зря заставлял еѐ ходить на дэнс холл.

Молчание. Точнее, сосредоточенное жевание, концентрация на третьем бу-

тербродике. Спокойствие, я йог-отшельник, я матѐрый хикки-задрот, не ува-

жающий 3-д баб. Я…

- Ты понимаешь, что у нас нет будущего? – Голос Насти дрогнул на послед-

нем слове.

Молчание.

- Я не просто так молчала. Я дала тебя понять, что писать мне бесполез-

но. А ты припѐрся сюда, избил моего парня и сидишь жрѐшь на моей кухне!

- Мне показалось, или ты больше всего жалеешь о съеденной мной еде? –

Серьѐзно спросил я, приготавливая к употреблению уже четвѐртый бутерброд.

- Да хватит жрать! – Крикнула Настя, выбив у меня из рук бутер.

- Ну, сказал же, еды жалко. – Грустно сказал я, провожая взглядом упав-

шую колбасу. – Ну вот, тараканов кормишь, а меня нет.

- Да сколько можно! – Взвизгнула она, закрывая глаза ладонями и садясь

напротив меня, на табуретку. – На что ты собираешься жить?! На зарплату

учителя? На призовые?! Будешь в игрушки до пятидесяти лет играть!? Я хочу

серьѐзных отношений, нормальной, сытой жизни! А ты! Ты не можешь дать да-

же части! Ты ничего не можешь мне дать!

Русые волосы девушки разлетелись по плечам. Спина вздрагивала в такт

всхлипам. Неизвестно откуда взявшиеся тело, успевшее отмыть кровь, сочув-

ственно положило руки на еѐ плечи. И теперь я его узнал. Батюшки, господи

помилуй. Да это же Сирожа! Тот самый заместитель главы бла-бла-бла! А та-

кой скромняшей прикидывался, так интеллигентно зенки под стѐклами прятал.

Я встал. Судя по стушевавшемуся Серуне, сделал это слишком резко, дерзко

и опасно для его хрупкого организма. Цыкнув на это немое тело, я прошѐл в

ту комнату, где, вероятно, должен был проходить ритуал посвящения девушки

в женщину, мальчика в пародию мальчика. Тѐмные шторы, интимный полумрак,

распотрошѐнный чѐрный пакет, в котором оказались «средства для избиения

голых девушек, см.выше». На тумбочке рядом с двуспальной кроватью стояла

ещѐ не открытая бутылка красного вина. Ага, анестезия.

Сделав вывод, что использовать наркоз им не придѐтся, я бесцеремонно за-

грабастал бутылку, как заправский алкаш выбил пробку ударом по донышку и

глотнул из горла. В принципе, такое поило было в еѐ вкусе, кисло-сладкое,

без градусовки, но на разгон пойдѐт. Сделав ещѐ глоток, я вернулся на

кухню. Мальчики и девочки прибывали в той же позе, что и до моего ухода.

- Шалава ты, самая натуральная. – Зевнул я. – На бабло повелась. - Види-

мо, даже такой низкоградусный алкоголь всѐ же стукнул в голову. – С твоим