Натряс Ветер снежку из тучи на лед и спустился опять к ребятишкам. А они еще больше разозоровались. Щеки у всех красные и глаза веселые.
«Шуму-то, балованья-то сколько! — обрадовался Ветер.— Вот и я сейчас поиграю с ними. Больно уж я поозоровать люблю».
Разбежался он, покатился по льду, оглянулся — дымит за ним снежок дымком белым. Это хорошо, теперь его видно.
И еще быстрее покатился Ветер. И слышит, кричит кто- то из ребят:
Смотрите, поземка с нами катается!
И понеслась по речке разноголосица:
Поземка катается! Ура поземке!..
Ну вот, — вздохнул Ветер, — катаюсь я, а они думают — поземка. Плохо быть невидимкой.
Досада его тут взяла. Сперва он даже хотел было обидеться и убежать в степь, но потом решил:
Останусь здесь. Пусть они считают, что это поземка. По я-то точно знаю, что катаюсь-то я, Ветер, а поземка, она так просто, со мной бегает. Следы мои снежком припудривает.
И остался с ребятишками на речке. И до позднего катался по льду с ними, хоть они его и не видели.
РАЗДОБЫЛ ЗАЯЦ МАГНИТОФОН
Раздобыл Заяц магнитофон, прибегает к Медведю:
— Порычи, Михайло ' Иваныч.
— Это зачем еще?
— Да ты уж порычи, пожалуйста, долго тебе, что ли. Ты же привык на всех рычать-то.
— Ну это когда в дело, а так, без дела, зачем же я на тебя рычать буду?
— Да ты уж порычи, Михайло Иваныч, пожалуйста. Ну... ну за будущую мою провинность, авансом, вперед порычи на меня.
Порычал Медведь:
— Р-р-р.
— Ой, — скривил Заяц раздвоенную губку и заморщился, — ну ты и порычал. Мне и то не страшно. Вот стою я перед тобой, и у меня далее коленки не подрагивают. А ты так рыкни, чтобы мне сразу вон где быть захотелось.
И рявкнул Медведь в сердцах во всю пасть свою:
— РРРР!
Так и заходили у Зайца уши на голове. Поймал он медвежий рык на магнитофонную ленту, сказал:
— Ух, вот это ты рявкнул, Михайло Иваныч, попроси тебя второй раз — не сумеешь. До дрожи! Спасибо, не погордился, от души рявкнул. А теперь скажи: «Ты зачем сюда идешь? Проходи мимо».
Да зачем тебе это?
Да уж надо, раз прошу. Ты уж скажи, Михайло Иваныч, долго тебе, что ли?
Да чего это я на весь лес орать-то буду, ворон пугать?
Ну, пожалуйста, Михайло Иваныч. Ведь и сказать-то нужно совсем немножко.
Сказал Медведь:
Ты зачем сюда идешь? Проходи мимо.
Ой, — скривил Заяц раздвоенную губку и заморщился. — Ну и сказал, я и то не дрогнул. А ты так скажи, чтобы от одного твоего голоса в кусты бежать захотелось, чтобы ясно стало, что сюда идти незачем, что нужно идти мимо.
И рявкнул Медведь во всю свою грудь медвежью:
Ты зачем сюда идешь? Пр-р-роходи мимо!
Аж желуди с дуба посыпались.
Поймал Заяц медвежий рык на магнитофонную ленту, похвалил:
Ух, Михайло Иваныч, вот это ты рявкнул сейчас. Дня три твой голос в ушах стоять будет, во сне даже присниться может... А теперь скажи: «Это мой Заяц. Никогда не смей его трогать».
Знаешь что, — привстал с лавки Медведь, — беги отсюда, пока я не рассердился, а то как зафутболю.
Я убегу, Михайло Иваныч, я у тебя не останусь, ты скажи только, долго тебе, что ли. И сказать-то надо совсем немножко.
Да зачем я орать-то буду? Я и так уж укричался. до пота.
Ну, Михайло Иваныч, ну, пожалуйста, — просил Заяц. — Ведь совсем же немного нужно сказать, а, может, от этих твоих слов вся моя дальнейшая жизнь зависеть будет.
Сказал Медведь:
Это мой Заяц. Никогда не смей его трогать.
Ой, — скривил Заяц раздвоенную губку и заморщился. — Ну что ты как сказал? Разве такие великие слова так говорить надо? Вот я стою перед тобой и никакой дрожи в себе не ощущаю. А ты так скажи, чтобы ясно было, что Заяц-то твой, и трогать его никому не разрешается.
И рявкнул Медведь из последней мочи:
Это мой Заяц! Никогда не смей его трогать!
И даже ногой топнул. Заяц аж присел.
У-у, Михайло Иваныч, вот это ты сказал. Один раз
услышишь и с неделю за семью запорами у себя дома трястись будешь.
Закрыл Заяц свой магнитофон и ушел домой. Только пришел, только есть собрался, смотрит, а Волк идет по тропинке к его избушке. Увидел его Заяц и — раз! — включил свой магнитофон. Ка-ак магнитофонная лента рявкнет медвежьим басом:
PPPP!
Волк так и поехал по траве на тощих половинках.
А из заячьей избушки громовым медвежьим голосищем:
Ты зачем сюда идешь?
Зайца проведать, Михайло Иваныч, Зайца проведать.
Пр-роходи мимо!
Хорошо, Михайло Иваныч, хорошо.
А из заячьей избушки громадно, во всю рощу:
Это мой Заяц! Никогда не смей его трогать!
Хорошо, Михайло Иваныч, хорошо, — упятился Волк в кусты, а там как пошел чесать по ним, аж за Косым оврагом оказался, три дня обратно дорогу отыскивал.
И с той поры пошла у Зайца совсем не заячья жизнь. Как увидит — идет кто-то к его домику, так сразу — хоп — и включает свой магнитофон, и сейчас же на дорожке пусто делается. Да и дорожку-то проторили уже за семью просеками от его избушки.
Много лет с той поры прошло, потерлась давно у Зайца магнитофонная лента с медвежьим голосом, но и потертая, она все еще ему помогает.
ЛОСЬ ИЗ ГОРЕЛОВСКОЙ РОЩИ
Подружился Лось из Осинников с Лосем из Гореловской рощи и уманул его к себе жить.
— Вместе, — говорит, — всегда будем.
Лось из Гореловской рощи сначала упирался, не шел. — Я, — говорит, — здесь родился. Здесь у меня все свое. Каждая тропинка, каждое деревце знакомы.
— И у меня в роще все узнаешь, со всеми перезнакомишься.
И Лось согласился, пошел. И правда, быстро освоился в Осинниках: роща не лес, здесь все на виду. И все бы хорошо, но однажды попил он воды из озера и говорит:
— Эх, поставить бы вон с той стороны две плакучие ивы, а вот здесь камень бы замшелый утвердить, и было бы это озеро совсем, как мое.
— Придумаешь ты тоже, — сказал Лось из Осинников. — Если с той стороны поставить плакучие ивы, а
здесь камень утвердить, тогда это будет твое озеро, а сейчас оно мое.
Ничего на это не сказал Лось из Гореловской рощи. Только как-то вскоре после этого проходили они мимо горы. Остановился он, задрал кверху голову и говорит:
Эх, если бы этой горе да побольше лысинку, да вон там оврагом бы ее разрезать, да голубей бы сверху посадить, то была бы она совсем, как моя гора.
И придумал же ты опять, — сказал Лось из Осинников. — Да если эту гору побольше вылысить да оврагом прорезать, да голубями ее подголубить, то она уже будет твоей горой, а сейчас она моя.
Ничего и на это не сказал Лось из Гореловской рощи. Только как-то идут они с товарищем по полянке, а он остановился вдруг и вздохнул:
Эх, — говорит, — если бы вон ту березку переставить вот сюда, а эти дубки убрать и на их место поставить сосенку с сорочьим гнездом, то была бы она совсем такой, как у меня в роще.
Ну что ты все выдумываешь, — сказал Лось из Осинников. — Если ту березку переставить сюда, а на место этих дубков поставить сосенку, да еще с гнездом сороки, то это уже была бы твоя полянка, а сейчас она моя. Понимаешь — моя.
Вот и я об этом же думаю, — сказал Лось из Гореловской рощи. — Если здесь ничего моего нет, тогда зачем же я здесь?
Сказал и пошел к себе в Гореловскую рощу. Сперва не быстро шел, нормально, но чем ближе подходил к родным местам, тем все машистее шаг делал. Потом побежал...
ОПОЗДАЛ
Стареньким стал медведь Тяжелая Лапа. Осунулся, сгорбатился — совсем старичок. Уж и не ходил ни к кому. Все больше сидел на завалинке у берлоги да на солнышке грелся. И вот приходит как-то к нему Смерть и говорит:
Готовься. Пора. Отстучали твои часы.
