- Не так воспитан, на крысу не похож, - смеясь, отвечал Иваныч, - а потом, это не поражение, Батыр Иманович, а отступление. Пусть они заберут все, но самого главного все равно забрать не смогут.

Он выразительно постучал по голове. Спасибо ему, моя благодарность выражалась не только в моральной, но и в материальной форме. У него семья, взрослый сын, внук недавно родился. Мы сумели превратить некоторые активы в наличные средства, и немалая доля по праву досталась Иванычу. Кроме того, на Иваныча компромата не было, он никогда не подписывал финансовых документов, и, оставаясь здесь, мог, как говорится, держать руку на пульсе.

- Что касается Римы Жакияновны, то здесь ситуация сложнее. Она замужем за известным политическим деятелем. Любое наше вмешательство может ей навредить. В принципе, ей ничто не грозит, если... - Иваныч замялся, - ее муж поведет себя правильно.

Насторожила последняя фраза. Слышал (не помню от кого), что Марат имеет любовницу, не всегда (а точнее, редко) ночует дома. Это все, что я знаю. Как бы то ни было, жену защитить он должен и обязан. И все-таки, что-то тревожило, дядя Жаке не зря упоминал о Риме. Видимо, придется с ней встречаться, а не хотелось бы. Опять сносить ее заносчивые, саркастические, язвительные замечания, а потом уйти, так ничего и не поняв.

Но никуда не денешься. Надо.

Рима

Не хочу

Что бы ни происходило в жизни, каждый из нас должен выполнять предназначенную ему функцию. Тезис "не хочу, потому что не хочу" не проходит. Такая привилегия не для меня. Я давно подчинилась другому: "не хочу, но надо". И хотя предчувствие подсказывало, что должно произойти что-то ужасное, я, как функция, продолжала исполнять предписанные правила. Вот почему незадолго до обрушившегося на меня горя я побывала на свадьбе (хочу начать с неё, сейчас поймете почему).

Папин друг женил младшего сына. Я хорошо знала жениха, совсем еще мальчишка, двадцать два года. В детстве он часто бывал у нас в гостях, как и я у них. Повзрослев, мы практически перестали общаться, все-таки ощутимая разница в возрасте и гигантская в мировоззрении (принимая во внимание, что он мужчина) сыграли свою роль. Современная такая, правильная свадьба. Папин друг, нефтетрубопроводный магнат, со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде лимузинов, звезд эстрады, салютов, пятью сотнями гостей. Отец невесты тоже не лыком шит, министр то ли здравоохранения, то ли окружающей среды, другими словами - тоже баснословно богат, подарил молодоженам мерседес и путевку на Фиджи. Правильность свадьбы подчеркивали все выступающие.

- Перст судьбы направлял молодых друг к другу, - провозглашал секретарь союза писателей и поэтов.

"Перст судьбы" в лице счастливых родителей молодоженов, потративших уйму нервных и физических сил, направляя, а точнее подталкивая их друг к другу, оказался в этом случае наиболее удачным. Хотя чего на других пенять, у меня был аналогичный "перст" в лице любимой мамы и шустрого маратовского папы. И что теперь делать с этим злополучным "перстом"?

Если бы жених был сыном врача или учителя, либо невеста оказалась дочерью акушерки или профессора, то свадьба не считалась бы правильной. Уверена, что родители молодоженов радовались больше самих виновников торжества, те, бедняги, сидели, потупив очи, на почтительном расстоянии друг от друга.

В разгар свадьбы отец-нефтетрубач взобрался на сцену и с чувством обнял трубача из оркестра.

- Я его уважаю, - проблема взаимоуважения всегда становится актуальной во время застолий, - наша общее дело - труба!

Он был очень доволен, произведенным "демократическим" и "остроумным" жестом. Но не преминул подчеркнуть и различие.

- Только я продуваю нефть, а он... воздух, - его смех перекрыл вежливый поддакивающий смешок гостей.

Но вспомнила я о свадьбе не поэтому. Отец невесты танцевал со своей дочерью. Я видела проступившие слезы на глазах отца, его взволнованность дальнейшей судьбой дочери, искреннее желание видеть ее счастливой. Он бережно и нежно кружил дочь в танце, как бы пытаясь защитить от окружающих. От перста судьбы.

Вы понимаете о чем я? И хотя мой отец не танцевал со мной на свадьбе, ворчливо предупредив об этом перед свадьбой, но также бережно и также нежно он пытался вести меня по жизни. Я никогда не понимала этого до конца, капризничала и требовала, настаивала и "топала ногой". "Хочу, потому что хочу". Я всегда оставалась ребенком, не только в его глазах, я на самом деле была ребенком. Пока был жив отец.

Папа уходил долго, мучительно, не сдаваясь смерти.

Несчастье пришло неожиданно и закономерно. Неожиданно, потому что не бывает ожидаемых несчастий. Мы все так устроены, надеемся только на счастливый билет. А закономерно, потому что все последнее время нас преследовали сначала неудачи, потом неприятности, затем нагрянули несчастья, и теперь вот огромное горе. Подспудно, на уровне, подсознания я догадывалась об этом, но не хотела верить..., потому что не хотела. Но тот, кто наверху, просматривая списки человеческих судеб, равнодушно и безжалостно поставил птичку напротив моей фамилии в графе "горе и несчастья".

Мама, постаревшая в один миг, с огромным трудом объяснила случившееся. Поняла я следующее, папа, после долгих мытарств, наконец, добился приема у президента. Вероятно, они общались очень долго, во всяком случае, как рассказала мама, он ушел в обед и вернулся только после девяти вечера. Учитывая, что какое-то время требуется на оформление пропусков, всякие проверки, предварительную беседу с первым (вторым, третьим,..., десятым) помощником, потом бесконечное ожидание в приемной (к начальнику домоуправления надо ждать не менее часа, представляю сколько приходится сидеть в приемной президента), даже в этом случае, я думаю, они общались не менее двух часов. Потом он пришел домой и заперся в кабинете, никуда не звонил (если мама так говорит, то так и было, у нее слух как у Ростроповича, когда дело касается папы) и что-то писал. Мама легла после полуночи, а он все писал и писал. Утром она не смогла войти в кабинет, вызвала слесаря. Вскрыв дверь, обнаружили папу, без сознания. Приехавшая скорая констатировала... жизнь. Он был жив, а значит оставалась надежда!

Ужасное совпадение (приступ инсульта, сразу после визита к Президенту), встревожило всех начальников. В президентской больнице к нему приставили лучших врачей, собрали медицинских светил. Тщетно, состояние не улучшалось. Я с обидой, проглатывая слезы, вспоминала Батыра, его неординарные и решительные поступки, когда с папой случился инфаркт, и нашу общую радость после его выздоровления. С обидой потому, что теперь, когда Батыр был более всего необходим, его не было, он улетел, даже не знаю куда. О Марате и говорить не хочу. Не хочу, потому что не могу! При одной мысли о нем, меня выворачивает наизнанку. Другим словами, его тоже не было рядом. Правда мама говорила, что он появлялся в больнице, встречался с врачами, но мы его не видели и, честно говоря, видеть не желали, ни я, ни мама.

Я всегда гордилась самостоятельностью, независимостью, на все имела собственное мнение, и теперь, оставшись без мужчин, решила бороться сама, насколько меня хватит. Мама сдалась первой. Она плакала, не могла остановиться. Ее плач прерывался каким-то бесконечным покачиванием из стороны в сторону, бессмысленным взглядом в бессмысленную пустоту. Она механически упаковывала сумку, садилась в машину, приезжала в палату к отцу, поправляла на нем одеяло, утирала лоб, делала что-то еще и... либо плакала, либо молчала. Она угасала вместе с отцом, и постепенно становилась такой же беспомощной, как и он. Я с трудом заставляла ее поесть, укладывала спать и даже напоминала о необходимости зайти в туалет. Ночью, проверяя ее покой, могла застать ее не спящей, с ровным и тихим дыханием, как это было раньше, а как будто потерявшей сознание, провалившейся в никуда, либо тихо сидящей на краю кровати при свете лампочки у изголовья, и по-прежнему покачивающейся