"Восхитила" луженая глотка "известного, выдающегося и исключительно талантливого поэта". Уверена, своим громоподобным голосом, он смог бы перекричать целый стадион, правда для этого обязательно нужна была табуретка (стихи он предпочитает читать с возвышения). Сами стихи, на мой взгляд, достойны прочтения (в наличии способностей ему не отказать), точнее некоторые из них, но категоричность большинства (а-ля Маяковский) и плотоядность (от слова "плоть") раздражали.

Сначала очень понравился художник с африканскими чертами лица: пухлые губы, глаза навыкате, большой расплюснутый нос, смуглая кожа и кучерявые (как проволоки!) волосы. Его привычка ковыряться кисточкой в голове привела к фантастическому результату - палитра на макушке! Он, мимоходом, "на колене", набросал мой портрет так, что я была просто сражена. Не собой, естественно, а его мастерством, великолепной техникой, умением прочувствовать... нечто. Но потом выяснилось, что дальше набросков не идет, он уже восьмой год работает над никому не ведомым "шедевральным" ("от слова "враль", - как остроумно подметил Ануар) полотном, а на самом деле пьет и, не знаю, правда ли это, употребляет наркотики. Наверное, правда, подарив мне рисунок, он принялся занимать деньги "буквально на пару дней". Жаль.

Все равно было интересно. Даже поборники сексуальной революции, призывая отменить одежду "как чушь собачью", и выставляя напоказ ничем не примечательные телеса на громко пропагандируемых мероприятиях, называемых модным словечком "перфоманс", не вызывали категорического отторжения.

Начинающая художница, недавняя выпускница художественного училища при мне договаривалась с клиентом. Сначала показалось, что тот хочет заказать портрет, но почему-то она ответила, что придет с подружкой, тоже художницей.

- А зачем тебе на сеансе подружка? - удивилась я.

- Он любит, когда нас двое, - без тени иронии ответила она.

- Не понимаю, как могут писать один портрет одновременно два художника?

- Художница я здесь, на выставке, а у него девочка по вызову, - ни один мускул не дрогнул на ее лице, - искусство требует жертв... и сексуальных, в том числе.

Она упорхнула, приветливо махнув рукой. А мне так нравятся ее "Цветы"! Они такие романтичные, я не удержалась и купила, но повесила картину не дома, а в офисе. Не знаю почему.

И повсюду сопровождал Ануар, как телохранитель, а вернее как гид. Его мягкий воркующий голос приятно щекотал слух. Я была заворожена атмосферой очаровывающей безответственности "людей от искусства" и, конечно, им самим. Тем более, что он все-таки отличался от окружающих его "гениев" некоторым практицизмом. Да-да, именно это в нем импонировало. Свойственные этой среде чувствительность, доходящая до истерики, необязательность (понятие "место и время встречи" для них условно) создавали ощущение зыбкости, и даже болота, затягивающего в ... никуда. Как наркотик. А Ануар ассоциировался с чем-то более прочным. Как кораблик, с борта которого периодически бросаются спасательные круги тонущим, точнее увязающим в болоте. И не только для меня. К нему тянулись, просили и требовали совета или помощи, капризничали и ныли, проклинали и просили прощения художники, скульпторы, поэты. И никого он не осуждал, внимательно выслушивал и только слегка посмеивался.

Понравилось, с каким наигранным вниманием он выслушивал смешную идею молодого скульптора.

- В стране тысячи памятников Ленину и другим коммунистическим вождям, и многие из них совсем не бесталанны, - оживленно жестикулируя, доказывал он. - Сносить их глупо и бессмысленно. Придет новая власть, другие вожди и что? Нам опять придется их сносить?! Архаизм, феодализм, убожество!

Ануар согласно кивал головой, задумчиво почесывая бороду.

- Поэтому я предлагаю следующее: впредь памятники ставить только с отвинчивающимися головами. Пришла новая власть, изменились симпатии народа, пожалуйста, вот вам новый памятник. И ничего не надо ломать. Оперативно и экономно! Как думаешь, меня поймут?

- Не поймут, - грустно и серьезно подытожил Ануар.

- И нельзя иначе, обидятся на всю жизнь, - с улыбкой прокомментировал он свое "серьезное" отношение к такой "идее".

Мы стали встречаться чаще. Как старые знакомые, почти как друзья. Выставки, концерты, презентации сборников стихов и... "посиделки". Его словечко. Ануар любит собирать творческие тусовки, разномастные, шумные, веселые. Постепенно и меня они стали воспринимать как свою... "в доску". К сожалению, такие мероприятия сопровождаются обильным количеством употребляемого алкоголя, и совершенно бесконтрольным полетом их безудержной любовной фантазии. Влюбляются они сразу после первой выпитой рюмки в сидящего рядом представителя противоположного пола, после второй звучат душераздирающие признания в любви, после третьей их руки (и, вероятно, ноги под столом) начинают переплетаться. После четвертой или пятой принятой рюмки, я спешу ретироваться, так как их воспаленное воображение начинает реализовываться в страстных поцелуях и (уже в мое отсутствие) других, более откровенных телесных контактах где-нибудь в ванной комнате или в мастерской среди картин и скульптур, и, что вполне может быть, на балконе.

Ануар оберегал меня от чужих притязаний, но не мог уберечь от собственных. Однажды, он сделал попытку поцеловать меня. Честно признаюсь, было приятно осознавать, что я ему нравлюсь, чувствовать его взволнованное дыхание, смеяться от щекочущей бороды.

- Я не могу, Ануар, - в тот вечер я впервые обратилась к нему на "ты".

Надо отдать ему должное, он взял в себя в руки, глубоко вздохнул.

- Я подожду.

Слова давались ему с большим трудом, он еле заметно дрожал, как туго натянутая струна, глаза искрились жаждой владения мною, он постоянно то сжимал, то разжимал ладони.

Придя домой, я долго не могла заснуть, перед глазами стоял его образ, возбужденного и сильного... Мы все дети природы, и эти ощущения мне тоже не чужды. Тем более, поймите правильно, я давно, очень давно, не испытывала пугающей и манящей животной мужской страсти.

Близился день открытия выставки. Мероприятие, как уверял Ануар, станет громким событием для всей страны. Выставлялись впервые собранные воедино работы давно умершего художника. Известный писатель неожиданно упомянул его в одном из последних романов и в стране всплеском проснулся интерес к его творчеству. Действительно, ранние работы хороши, но особый интерес для публики был в картинах последних лет, в период, когда художник полностью выжил из ума, и его безумная фантазия выражалась на холсте мрачными и низменными сюжетами. Некоторые работы поражали фантасмагорической порнографией, отталкивали и пугали. Но именно это и вызывало восторг публики, важно прицокивающей языками. К сожалению, и Ануар разделял это восхищение.

- Тебе кажется это грязным? Ведь в этом наша сущность, родство с природой, а оно не может быть чистым, наши животные инстинкты руководят нашей же духовной жизнью. Разве не так?

В чем-то он прав, сегодня секс и любовь неразделимые понятия, любовь даже стала отходить на второй план, если вообще еще не исчезла.

От грустных размышлений и "сладострастных" мечтаний оторвал меня тот, кто, будь он понастойчивее (например, как Ануар), то возможно добился бы того, чего... чего... Чего надо, того бы и добился!

- Слушаю тебя, Батыр, - официально, почти холодно произнесла в телефонную трубку.

- Рима, очень важный разговор, конфиденциальный, надо встретиться.

Ни капельки эмоций. Хочешь встретиться, пусть даже по делу, будь нежнее.

- Некогда мне Батыр, мы готовимся к выставке.

- Какой еще выставке? - он думает, что в мире не существует проблем, кроме его собственных.

- Неважно, я занята, позвони через пару дней, пока, - классная получилась фраза, без интонаций, на одной ноте, с умеренной порцией вредности. Сейчас будет уговаривать.