Замысел сего повествования не предусматривал возвращения к истории Эркема Йылмаза, который много лет назад едва не умер от голода в общинной каталажке Майенфельда. Однако вышло иначе — в силу случайного переплетения жизненных путей и даже непостижимой логики жизни.

— Долго это будет тянуться? — рявкнул Амброс, обращаясь к черноволосому человеку, судя по всему чужеземцу, со стоической невозмутимостью дымившему сигаретой возле тачки с асфальтом.

— Я?

— Да, вы. Долго еще?

— Спросить началнык. Я тачка толкай.

— У вас не найдется сигареты?

— Вы пэрвый говорить мнэ «вы».

— Огоньку?

— Работа дэрмо, началнык дэрмо. Дом хорошо.

— Откуда вы?

— Турок.

— Из каких мест в Турции?

— Каппадокия. Дэрэвня на горэ.

— Почему же вы уехали?

— Правительство — дэрмо. Я строить дом на горэ. Но гора падать на дом. Тяжелая жизнь. Умэрэть с голоду. Почти.

— Преследовали за политику?

— Нэ политика. В дэрмовую Швэйцарию. Умэрэть с голоду. Долгая-долгая дэло.

Позади какой-то человек начал размахивать ядовито-зеленым ковшом.

— Кажется, теперь путь свободен. Ну пока. И спасибо за сигарету.

Амброс включил мотор, и машина, подпрыгивая на грудах щебня, понеслась дальше, а дорожный рабочий Эркем Йылмаз взялся за тачку.

Когда они достигли рейнской дамбы и вышли из машины, было уже прохладно. Фён окончательно утих, и сланцево-серые облака, похожие на глыбы пакового льда, медленно проползали над Почивающим Папой.

— Вот-вот дождь будет! — крикнул Амброс.

Но девочки не обратили на это внимания, а может, вообще не слышали его. Они уже семенили по заросшему кустами ограждению от высоких вод вниз, в необозримую пойму, к овечьему стаду, пробавлявшемуся там поздней, худосочной травой. Они кричали и смеялись, когда стадо испуганно расступилось, рассеялось; они играли в салки и сами становились ягнятами. Блеяние сотен овец повисало в набухшем дождем и наполненном басовитым гудением высоковольтных линий воздухе. Опоры ЛЭП с усталыми от груза плечами шагали по заливным лугам в сторону примостившегося на гребне Кура.

Бауэрмайстер — сам готовый считать себя еще мальчиком и не способный устоять перед искушением погорланить и побеситься — бурно возликовал, размахивая руками, скатился с дамбы, подбежал к детям, схватил Эстер и подбросил ее в воздух, а догнав Мауди, подбросил и ее, он кувыркался и даже пробовал ходить колесом.

— Что может воздушный пешеход?! — крикнул он так громко, что крик перешел в кашель.

— Ходить по воздуху! По воздуху! — смеясь, ответила Эстер и начала резво подпрыгивать. — Ну-ка догони! Поймай меня!

Рыжая челка искрой мелькнула перед носом у Амброса. Он дал Эстер фору и с львиным рыком бросился вслед. Они исчезли из виду, становясь все меньше, превращаясь в карликов. Голоса тоже терялись в пространстве. Оставался лишь глухой однотонный шум в проводах да сердитый надрыв овечьего блеяния, доносившегося с разных сторон.

Оставалась и Мауди. Она долго смотрела им вслед, хотелось куда-нибудь уйти. Но она не могла двинуться с места. К ней ковылял ягненок с расползающимися ножками и любопытной мордочкой, но потом он повернул назад и принялся щипать траву.

Взгляд ребенка был устремлен в пустоту. Мягкие линии губ подрагивали, веки судорожно трепетали, усиливая мерцающий блеск зеленых, как озерная гладь, глаз. Ветер полоскал и сбивал на сторону светло-русые волосы до плеч.

И вдруг ребенок, всегда не очень-то многословный, начал говорить. В таком стремительном темпе, которого с трудом достиг бы и виртуоз речевого искусства.

— …мамауткаплакаланавзрыдаонвсеприхорашивался

иприхорашивалсячутьнецелыйденьдорогойгосподин

мнедавайтебудемдрузьямисказалмолодойселезень

растопыривкрыльятутунасбылмагазинлатуродевает

мужчинчтовытутделаетеапосколькуянеплачутохотел

быпокрайнеймерепомочьвамдавыпростокнижныечерви!

Вычересчурнепосредственныгосподинбауэрмайстер

мальчугантакмногоспитнавернякакопитсилыдлякарьеры

да-ди-да-ди-да-ди-да-дииитамвсямузыкальнаяобщественность

услышигвмоемисполнениикаприччонаотъездвозлюбленного

братапроизведениеномер992вСБПвдэрмовуюшвэйцариюнадругуюсторону…

Во время этого невероятного словоизвержения Мауди показалось, что плоская луговая равнина, на которой она стояла, принимает форму чаши, а небо, прогибаясь, становится выпуклым. Горы на обоих краях долины гигантскими сахарно-белыми клыками вклинились в поле зрения. Тучи проносились над горизонтом, то высвечивая его на миг, то снова погружая во мрак. Разноцветные снопы света окрасили небо, они таяли и возникали вновь. Потом она почувствовала, как чья-то невидимая рука подняла ее и отнесла в сторону, тело зависло в воздухе, и всего пара дюймов отделяла его от бурлящей серой стали рейнских вод. Щеки почти касались острых, как лезвия, волн. Еще чуть-чуть, и ей искромсало бы лицо.

— Мауди, Мауди, беги к нам, — тяжело пыхтя, кричал Амброс; не в меру резвая забава истощила последний запас сил заядлого курильщика.

— Я не могу быстрее, папа!

— Но ты вообще с места не сходишь!

— Нет, я иду! Папа! Папа! Я не могу бежать быстрее!

— А ты возьми ноги в руки! — рассмеялся Бауэрмайстер.

— Я же бегу! — в отчаянии кричала Мауди, и она уткнулась лицом в изгиб локтя.

Амброс в изумлении замер, напряг зрение и бросился к девочке.

— Что с тобой, Мауди?

Он поднял с земли содрогаемое стонами тело дочери, поцеловал ее в лоб, поддерживая голову своей горячей, сотрясаемой бешеным пульсом ладонью. Когда он поцеловал девочку в губы, его испугал вкус слюны. Такой вкус имеет морская вода.

— Все хорошо, детка. Все хорошо. Папа с тобой.

— Посмотри сюда, Амброс! — воскликнула Эстер, замедляя свой быстрый танцующий шаг. — Ягненок! Он мертвый.

И низенького мужчину в очках á la Джон Леннон вдруг поразила внутренняя немота. В голове — ни одной ясной мысли. Он слышал только шум. Однотонный глухой гул высоковольтной линии. Потом хлынул дождь.

3 декабря Амброс Бауэрмайстер был вынужден уйти. Выбора уже не оставалось. Амрай и Марго составили заговор. Они грозили ему полицией. Он не мог допустить, чтобы дело зашло так далеко. Эгмонт Нигг, его друг и крестный Мауди, устроил ему — разумеется, обманным путем — семидневную юбилейную поездку в Испанию — такой подарок газета «Тат» делала тем читателям, которые выписывают ее уже сорок пять лет.

Он оставил в доме все: одежду, книги, пластинки, наручные часы. Все. Взял только свои старые роговые очки, случайно нашаренные в секретере, где он рылся в поисках заграничного паспорта и других документов.

Амброс Бауэрмайстер, ставивший перед собой цель никогда больше не притрагиваться к деньгам, покинул Красную виллу ранним утром, затемно. Точно вор. Он не хотел видеть ребенка, а Амрай не хотела видеться с ним. Что уж тут говорить о Марго. Но когда он, стараясь неслышно ступать, подходил к главному входу с его искусно выкованной решеткой, к Амбросу приблизилась женская фигура. Высоко поднятый воротник, бобровая шапка, тонированные очки. Однако он моментально узнал Инес. Она обняла его и заплакала. Но он, с трудом сдерживая слезы, сказал, что в каждом обстоятельстве надо уметь найти свое преимущество. Теперь он может осуществить мечту студенческих лет и поехать наконец в Мадрид, чтобы увидеть «Снятие со Креста» Рогира ван дер Вейдена в подлиннике.

~~~