— А какое тебе дело? Еще скажешь что-нибудь про моего старшего брата, смотри, будешь иметь дело со мной! — Миннигали сжал кулаки, но потом смягчился: — Хорошо, что мой брат добрый. Если бы на его месте был другой, он бы тебе дал.

— И ты тоже?

— И я тоже.

— Мне?

— Если бы следил за мной, конечно, и тебе…

— Э-э, как говорится, не родилась еще та девушка, которая тебя любить будет, — обиделся Шариф.

«Шариф прав, наверно, — подумал Миннигали. — Еще ни с одной девушкой по-настоящему не гулял, а языком мелю».

— Ладно, не сердись, — сдержался Миннигали.

— Я и не сержусь, — сказал Шариф.

Они подали друг другу руки и пошли по домам.

XII

Однажды, когда зима уже завалила леса и поля глубокими снегами и везде были наезжены санные дороги, отец поздно вернулся с работы. Он замерз и сразу присел возле печки греться.

— Эсэхе, Тимергали завтра отдыхает? — спросил Хабибулла.

— Нет, работает. Говорит, из района какие-то большие начальники приехали.

— А ты, сынок, в выходной что делаешь?

Миннигали лежал на нарах и готовил уроки.

— Отдыхаю, атай.

— Тогда завтра рано утром ты поедешь за соломой, — сказал Хабибулла. — Надо добрать скирду, которую на той педеле начали.

— Куда возить? В коровник?

— Нет, к нам домой, — я ходил в канцелярию, попросил у председателя.

— Какую лошадь запрягать?

— Любую бери. Только жеребых кобылиц не трогай.

Наутро, проснувшись еще затемно, Миннигали пошел на конный двор. Здесь было тепло, пахло лошадьми, дегтем и сеном. Конюх, приведший лошадей с водопоя, увидев парня, удивился:

— Такая холодина, не боишься?

— Чего бояться?

— Одет больно легко. Хоть бы надел что потеплее.

— Я не мерзляк, агай.

— То-то мать увидит — будет тебе на орехи.

— Да ничего, мама привыкла уже.

— А не рано ты собрался? Подождал бы хоть, когда рассветет…

— Чем раньше — тем лучше. Люблю спозаранку ехать, — ответил Миннигали.

Когда Миннигали проехал всю деревню и выехал за околицу, то почувствовал, что продрог. Здесь, па открытом месте, ветер пронизывал насквозь. «Иногда все-таки не мешает, конечно, слушаться старших», — подумал Миннигали.

Он хотел было повернуть лошадь к дому, чтобы одеться потеплее, но раздумал: «Надо закаляться! Пусть мороз-красный нос сам боится меня».

А ветер играл поземкой и переметал дорогу. Миннигали закрывал рукавицей лицо, но это плохо помогало от холода. Тогда он слез с саней и побежал рядом. Почувствовал, что тепло разошлось по телу.

В лесу ветра почти не было. Медленно наступал рассвет. Заалело на востоке, хребты гор, покрытые снегом, стали выступать из темноты.

Миннигали даже вспотел от быстрого бега и снова уселся па сани и запел. Он любил петь, когда оставался в лесу один. В морозной тишине голос его, казалось ему, звучал очень красиво, и он слушал себя с удовольствием.

Холодный воздух схватывал дыхание, но Миннигали пел и пел.

Дорога шла через широкую поляну, на которой росли большие дубы, затем она повернула вверх, к горам.

Налево был березовый лес, направо — крутой склон оврага. В лесу с берез слетели, громко захлопав тугими крыльями, рябчики. Целый выводок.

Наступило чудесное зимнее утро. Из-за гор лениво вставало замороженное солнце. В его лучах каждая снежинка засверкала как алмаз. Заря разгоралась, и алый свет ее расцвечивал вершины гор.

Непостижимая красота зимней природы всегда очаровывала Миннигали. Он и теперь, любуясь зарей, перестал замечать холод и стужу. Дышалось легко, на сердце было спокойно. Только иногда приходилось растирать уши и щеки, чтобы не обморозиться.

Гнедой от самой деревни бежал резво, лишь снег похрустывал и разлетался из-под копыт, но вдруг замедлил бег, насторожился, навострил уши. И недаром! Из уремы выскочила лиса. Ее рыжевато-красная шерсть огнем горела на снегу.

Миннигали свистнул по-мышиному, и лиса, обнюхивавшая гнилой пенек, сразу жб замерла. Подняла мордочку. И снова скрылась в лесной чаще. В ту же минуту из кустов выскочил, видимо испуганный лисой, белый, как снежный ком, заяц и, перебежав дорогу, удрал в лес. В небе, очень высоко, кружил ворон. Плавно взмахивая крыльями, ворон опустился ниже и сел на прогнувшуюся ветку березы. Осмотрелся по сторонам, недовольно каркнул, поднялся вверх и долго еще кружил над лесом.

Миннигали подстегнул лошадь. И сани легко заскользили по снегу. Под размеренный бег лошади Миннигали вспомнились рассказы отца о гражданской войне, некогда гремевшей в этих местах. Гордость за свою страну переполнила его сердце, и он громко запел:

Широка страна моя родная…

Безмолвный лес далеко разносил его звонкий голос, слова любимой песни.

XIII

После того как Миннигали поведал старшему брату тайну своей любви, между ними не раз возникал разговор о Закие. Да и ни с кем другим, кроме Тимергали, он не мог поделиться своими тревогами и сомнениями. Но Миннигали чувствовал, что и старший брат не всегда и не во всем понимает его.

Вот и теперь, видя, что Миннигали примостился па парах и что-то пишет, Тимергали подтолкнул задумавшегося братишку:

— Стихи сочиняешь?

— Рашида просила. В альбом.

— Уж не в нее ли ты теперь влюбился? — Тимергали сделал удивленные глаза. — А как же Алсу-Закия?

— Да это просто так. — Миннигали покраснел: — Разве нельзя по-товарищески стихи па память написать?

— Можно, конечно. Ты лучше скажи, как твои сердечные дела?

— Все так же.

— Она знает, что ты любишь ее?

— Нет, — сказал Миннигали, — не знает.

Миннигали так быстро сказал «нет» потому, что после той ночи, когда искали краденые тетрадки, он был уверен, что Закия знает, должна знать, что он любит ее.

— Ну, если этого не знает Закия, то она единственная, кто об этом не знает, — улыбнулся Тимергали.

— Кроме тебя, никто не должен об этом знать! — встрепенулся Миннигали. — Ты мой секрет никому пе открывал?

— Что, не доверяешь мне? Ты бы лучше следил за собой. Ходишь задумчивый, сам не свой, поешь песни влюбленных, сочиняешь стихи. Это сразу заметно.

— Да, почему-то последнее время все ребята как-то странно поглядывают на меня… Как я подойду, подмигивают друг другу. Даже Зоя-апай как будто знает, смотрит и немножко улыбается, После школы зашел к отцу в пожарку. Он так хитро усы свои погладил и говорит: «Сынок, ты очень изменился. Уж пе влюбился ли ты, как шутили в старину, в какую-нибудь «вшивую головенку»?» Я даже сначала подумал, что это ты отцу проболтался. Признавайся лучше, никому не сказал?

— За кого ты меня принимаешь? — усмехнулся Тимергали. — Просто характер у тебя изменился. Был маленький, стал большой. Да еще, влюбился на свою беду. Неудивительно, что все это видят…

Миннигали и сам замечал, что с тех пор, как полюбил Закию, мечтает о ней, он действительно изменился. Стал, например, отставать по некоторым предметам в школе. Меньше общался с товарищами, боясь, что они разгадают его сердечную тайну. После того неудачного вечера к За-кие даже близко пе подходил и, если приходилось разговаривать с ней, принимал самый беспечный вид. А сам переживал и порой мучился без сна. Как-то ночью мать даже подошла к его постели:

— Сынок, что с тобой, не бредишь ли? Скажи «бисмилла» и сплюнь на все сторопы, тогда уснешь, — посоветовала она.

Отец рассердился:

— Что ты к нему пристаешь? Не болеет оп! Каждый парень в его возрасте так болеет…

«Да, сомнений никаких не может быть, — думал Миннигали. — Все уже знают об этом. Ну и хорошо». Значит, оп настоящий влюбленный. А что делают настоящие влюбленные? Они поют песни, сочиняют стихи и еще пишут письма. Писем Миннигали до сих пор не писал.

«Надо написать письмо». Миннигали вытащил из сумки тетрадь, подаренную директором школы.