— Ты бы огоньку дала, что ли? Не видать же ни хрена.

— Швечек не напашошца, — пробухтела бабка, но протянула Кукушкину свечу. — Иди в шамый конец. Там штоит бочка. Нахлебай в ней капуштки.

Кукушкин вздохнул и полез в чёрный подпол. Огонёк свечи еле теплился и боец, прикрыв его ладонью, почти вслепую побрёл в дальний угол погреба. Вдруг острая боль пронзила ему ногу. Он громко вскрикнул, но свечу удержался — не выронил.

— Жабыла шкажать, у меня там крышолофка, — радостно сообщила сверху старуха, злобно хохотнула и захлопнула дверцу.

— Ох, не жить тебе, старая швабра! — торжественно поклялся ей вслед Кукушкин, а затем наклонился посмотреть, что с ногой. — Ну и ну! Однако ж, громадные у ведьмы в подполе крысы водятся. Капкан поставила размером никак не меньше, чем на волка.

Бойцу повезло, что челюсти капкана не порвали ему ступню. Армейские берцы были сделаны из крепкой телячьей кожи, но это едва ли спасло бы ногу от острых зубьев, если бы в берцы не были вмонтированы защитные стальные пластины. Старуха об этом не знала и, вероятно, думала, что Кукушкин пострадал гораздо сильнее, чем было на самом деле. Тем не менее, удар был сильным, и если не размозжил вдребезги косточки, то покалечил их изрядно.

Кукушкин покряхтел и стащил с ноги зверский механизм. Боль его охватила адская, но думать о ней было не время. Надо выбираться из погреба. Со свечой в руке, сильно хромая, боец начал обследовать подпол. Никаких бочек с соленьями, как он и думал, тут не было. Зато валялось много всякого хлама. Однако, ничего похожего на топор или фомку не виднелось. Всё, чем можно было бы открыть дверцу изнутри, старуха унесла заранее. Похоже, танкисты были далеко не первыми её постояльцами, а подвал служил ловушкой для тех, кого не удавалось усыпить. Кукушкин убедился в этом, когда заметил вделанную в стену тяжёлую ржавую цепь, на конце которой были прикреплены старинные кандалы.

— Видать, старая карга грабит случайных прохожих, попавших в беду, — подумал боец. — И ведь наверняка убивает их. Надо выбираться.

Кукушкин взобрался по лестнице наверх и выстрелил из пистолета в то место, где как он помнил, находился засов крышки. Ему наконец-то повезло, дверца отскочила. Боец вылез наружу и, прокравшись к горнице, заглянул в неё.

Двое его товарищей по-прежнему находились за столом, обмякнув на него телами и не подавая признаков жизни. Бабка точила о брусок нож и дребезжаще ворчала:

— Штреляют-штреляют, а чаво штреляют и шами не жнают.

Похоже, она совсем выжила из ума — услышав подозрительный звук, даже не пошла проверить, как там Кукушкин.

— Ножки мои ражболелиш. В подвал не шпуштица, — злобно передразнил старуху Кукушкин, заходя в горницу с пистолетом в руках. — Што, старая, не ожидала? Сейчас ты у меня получишь, ведьма!

Бабка испугалась и стала что-то невнятно и нервно шепелявить. Кукушкину страсть как хотелось размозжить ей голову. Но он сдержал себя, мужик ведь, а она, хоть и сволочь, и убийца, но баба.

— Вот что, хрычовка, — велел он. — Хочешь жить, делай, что скажу. У тебя там оковы в погребе, гони мне ключ от них. А не дашь — жалеть не стану. Убью.

Он приковал старуху к стене подпола и пообещал ей, что как доберётся до Орла, пришлёт ментов. В тюрьму такую рухлядь, конечно, не посадят, но психушка по старой ведьме плачет горькими слезами. И психушка не такой уж скверный вариант для неё. Всё лучше, чем в дремучем лесу одной.

Разобравшись со старухой, Кукушкин занялся своими товарищами. Они выглядели, словно мёртвые, пугая его остекленевшими взглядами. Руки и ноги у них были холодны. Однако, у обоих прощупывался еле слышный пульс. Кукушкин и кричал на них, и обливал водой, и бил по щекам — танкисты никак не реагировали. Тогда он решил, что утро вечера мудренее, всё равно за окном уже темень, авось к утру проснутся сами. Но и утром его товарищи выглядели бездыханными трупами.

«Что же мне делать с вами?» — в отчаянии спросил Кукушкин. И решил оставить танкистов в старухиной избе. Не зная, сколько времени будет добираться подмога, он от души протопил печь — так, что в горнице стало жарко. Затем решил, что этого мало — в такой мороз избу выстудит за день. Надо спрятать ребят в спальники. Однако, спальный мешок командира отделения оказался с сорванной молнией, и Кукушкин забрал его себе, а в свой засунул товарища, прикрыв сверху старухиным тряпьём.

И уже в одиночку, опираясь на две суковатые палки, потащился с покалеченной ногой в Орёл. И повсюду мела метель, белел снег, и, казалось, в мире больше ничего не осталось, кроме огромного зимнего леса. Не таким он себе представлял Великий Поход в земли обетованные. Он всё шёл и шёл к югу, двигался уже два дня и, и не надеялся, что доберётся живым до людей. Но на третье утро, когда боец, совсем изнемогший, собирался просто рухнуть в снег и больше не вставать, впереди забрезжил неясный свет. И он потащился за этим светом, который всё время отодвигался-отодвигался, пока не привёл его уже под вечер к едва заметной пещере.

Кукушкин лежал у костра в наморднике-респираторе, думал о прошлом. И не заметил, как уснул.

Проснулся он внезапно, от внутреннего толчка, как бывает, когда чувствуешь опасность не сознанием, а нутром. Он сразу понял, что в пещере находится кто-то посторонний. Для этого даже не надо было вертеть головой.

— Доброе утро, Саша! — поприветствовал его незнакомый мелодичный юношеский голос. — Я знаю, что ты не спишь. Можешь не притворяться.

Кукушкин сел и поморгал глазами. Стёкла респиратора запотели, и он сквозь них ничего не видел.

— И дыма больше нет, можешь снять с себя эту штуку.

С великим облегчением Кукушкин стянул с себя намордник. Он сразу заметил, что в пещере стало намного светлее, хотя выход по-прежнему был по самую верхушку засыпан снегом.

«Будь я неладен! — простонал он про себя. — Ведь знал же, что нельзя засыпать, оставив эту чёртову дыру открытой!»

— А я не из дыры появился, — между тем заметил голос. — Почему ты такой подозрительный?

Только сейчас Кукушкин заметил, что костёр продолжает гореть, но дым от огня не поднимается. По ту сторону костра на полу пещеры сидел, скрестив ноги, совершенно голый, мускулистый парень и разглядывал его. Лицо у парня было красивое, с тонкими чертами. Украшала его небольшая окладистая бородка. На бронзовые мощные плечи спадали волнистые кудри.

«Дикарь из Рая», — едва бросив на него взгляд, догадался Кукушкин и внутренне ощетинился.

— Меня зовут Авель, — радостным голосом сообщил парень и улыбнулся. — Я пришёл за тобой. И я не дикарь.

«Он читает мысли, — запаниковал Кукушкин. — Я не смогу с ним справиться, если он будет знать всё, что я думаю!»

Он вспомнил, как на занятиях по психзащите, им объясняли, что в подобных случаях необходимо начать повторять какой-нибудь детский стишок. Но как он ни напрягался, именно сейчас ни одна строчка не всплывала в голове.

И тогда Кукушкин стал молча материться. Всю свою душу он вложил в ругань. Всю усталость и боль последних дней. Отчаяние и страх.

Авель поморщился.

— Почему ты так пугаешься того, что я вижу твои мысли? Если это тебе неприятно, я постараюсь поставить заслон между нами. Только не ругайся, ладно? — покладисто предложил он.

— Что тебе от меня надо? — выдавил наконец из себя Кукушкин. Перед ним сидел враг. Могучий и коварный. Ловкий и неуязвимый. Нянька говорил, что у райцев есть слабина, но так и не поведал бойцам, как с ними бороться. Обещал, что им всё расскажут потом, когда они прибудут в Рай. И вот теперь — ни Рая, ни знаний, как справиться с противником, ни души, способной подсказать, что же ему, Кукушкину, при таких обстоятельствах следует делать.

— Мне от тебя ничего не надо, — миролюбиво заверил Авель. — Я пришёл, чтобы забрать тебя в Рай. Ты ведь хотел к нам попасть?

— В каком смысле — «забрать»? — спросил Кукушкин. — Ты берёшь меня в плен?

— В плен берут против воли человека, этим нарушается его свобода воли, — объяснил дикарь и покачал головой. — А ты пойдёшь сам, хорошо?