- Посылаю не письмо, а отчет за два года и три фотографии - на них я в разных званиях, а на последней с погонами. Пусть полюбуются на гвардейца...
После возвращения командира полка на ужин теперь приходили все в одно время - в восемь часов. Когда сели за стол, Борисов объявил, что за май и июнь месяцы всем командирам эскадрилий и их заместителям будут предоставлены десятидневные отпуска на родину или в летный профилакторий, созданный тылом авиации флота под Ленинградом - в Бернгардовке. Первым отпуск получает майор Голубев, затем поедут друг за другом Кожанов и Васильев. Он тут же предложил начальнику штаба, замполиту и врачу составить план таких отпусков на три месяца с одновременным отдыхом двух-трех летчиков полка.
Выслушав сообщение Борисова, капитан Васильев предложил с самым серьезным видом: "Дать всем присутствующим за счет первого отпускника еще по одной наркомовской... Ведь он все равно не пьет - сливает в неприкосновенный запас".
Командир полка удивленно посмотрел на меня, он не знал, что я не пью положенную норму. Я, не дожидаясь его вопроса, попросил официантку Таню принести мой запас и разлить всем, кроме Васильева. Капитан нахмурился было, но я разъяснил:
- Васильев сегодня ночью летает, поэтому вторую порцию принимать ему противопоказано по строевой и медицинской линиям...
Все засмеялись, и Васильев веселее других - он оценил мой "ход конем", как сказал позже.
Кожанова я проводил до домика, в одной из комнат которого он жил вместе с Васильевым. Мне очень не хотелось расставаться с боевым другом. Мы обнялись на прощание. Пожелали друг другу самых больших успехов и разошлись.
Вылет намечался на 4 часа утра, но пришлось немного задержаться, подождать возвращения Васильева с боевого задания. После посадки, не заходя на КП эскадрильи, он пришел проводить меня. В момент выруливания и взлета Михаил махал мне зажженным карманным фонариком, я ответил трехкратным включением бортовых навигационных огней...
...Я уже подлетал к Новой Ладоге. Передо мной величавый Волхов, достигавший здесь километра в ширину. Берега реки заросли кустарником и лесом. Староладожский и Новоладожский каналы, идущие от Шлиссельбурга и подходящие к реке под прямым углом с запада и востока, разрезали город и большое село Иссад на правом берегу на несколько частей.
В южной части города виднелись два ряда больших двухэтажных казарм и церковь. Здесь когда-то стоял Суздальский полк, которым командовал Суворов. Рядом находился временный аэродром - в прошлом большой плац для учений суворовцев.
Сдав под охрану самолет, я без особого труда добился у дежурного по авиационно-технической службе разрешения доехать до дома родителей на дежурной полуторке.
Путь до Старой Ладоги короткий - десять километров. Поэтому я поехал не в кабине, а залез в открытый кузов. Пожилой шофер, не видя знаков отличия на кожаном реглане, удивленно предложил:
- Товарищ летчик, садись в кабину, дорога разбитая, меньше трясти будет.
- Ничего, служивый, кого-нибудь по дороге посадишь. А я полюбуюсь знакомыми местами, вспомню детство и юность. Я ведь здешний.
- На побывку отпустили... Это хорошо, увидите родных да знакомых... На войне такое счастье не каждому выпадает, - говорил как бы сам себе шофер, садясь в кабину.
Вот они, избеганные босиком в детстве места, исхоженный и излетанный в молодости родной край. Каждый лесок, луг, хлебное поле, ручеек, даже отдельные деревья знакомы мне. Слева по дороге на шестом километре пути большой луг, залитый весенним разливом маленького ручья. Здесь в 1919 году я встретился со своей судьбой - авиацией.
Проехали еще три километра. На пригорке "Олегова могила" - курган небольшой, метров пятнадцать высотой, насыпанный на самом высоком месте у изгиба реки. Я постучал по кабине. Шофер резко остановил машину.
- Покури минуток десять, а я поднимусь на курган, осмотрюсь немножко...
Сколько раз и мальчишкой, и юношей, и взрослым ходил я на "Олегову могилу", и почему-то каждый раз хотелось во весь голос кричать: "Э-гей..." и кричал, сколько хватало духа. А сейчас усталой походкой поднялся на самый верх. Передо мной, как и прежде, открылся красивый, захватывающий дух вид на полноводный Волхов, делающий два поворота на 90 градусов. Отсюда была видна уже и Старая Ладога...
...Когда-то она играла важную роль в истории нашей Родины, занимала важное положение в политической и экономической жизни северо-западной Руси. На протяжении многих столетий Ладога, находясь на берегу великого водного пути древности, была пограничной твердыней. Об этом сейчас напоминают остатки древнейшей каменной крепости и многочисленные земляные бастионы, воздвигнутые при Петре I.
Военное прошлое всех времен оставило здесь свои следы. Но наибольший и неизгладимый след оставляет Великая Отечественная война. Ладога оказалась в сфере боевых операций наших войск и сил Балтийского флота, направленных на отражение рвавшегося к Ладожскому озеру врага и на сохранение и удержание важных коммуникаций, питавших осажденный Ленинград...
...Майское раннее утро было пасмурно. Плотная слоистая облачность упорно задерживала лучи солнца, и лишь в отдельные моменты серо-желтое пятно на мгновение просвечивало немного выше горизонта. Порывистый ветер на верхушке кургана был значительно сильнее, он рвал фуражку с головы, бросал в лицо успевшую просохнуть на возвышенности прошлогоднюю листву и жухлую траву. С верхушки кургана как на ладони вижу перед собой Старую Ладогу с Никольским и Успенским монастырями, каменной крепостью с Ивановской церковью, стоящей рядом с большим двухэтажным кирпичным домом. Это староладожская десятилетка, в которой прошли мои школьные годы. За ними, внизу, деревня Позем: просматривается ее южная часть. Домика с садом, куда через несколько минут войду, не видать, но я его представляю мысленно.
Смотрю с возвышения на все кругом и вижу, что везде, где только можно хотя бы немного сохранить скрытность, - в землянках, наскоро построенных сараях, палатках, земляных капонирах для машин и танков, - живут войска. Они чего-то ожидают, куда-то готовятся, а может быть, находятся на отдыхе. В этом районе расположены тылы армий и некоторые органы Волховского фронта. Фронтовая жизнь идет своим порядком...
В этот раз у меня нет желания, как раньше, крикнуть: "Э-гей..." К горлу подступил ком... Я постоял молча. Мысли двоились. Здесь мать, отец, жена, дочь, близкие и знакомые, а там, в Кронштадте, вторая семья - боевые друзья, летчики: "старики" и молодежь, техники, механики и оружейники, которые, наверное, сейчас выполняют непростые боевые задачи. И обе семьи до глубины души, беспредельно, на всю жизнь дороги. С этими мыслями я, не торопясь, усталый от бессонной ночи, спустился к машине. И, садясь в кабину, почувствовал резкую щемящую боль в правом боку и под ложечкой.
"Проклятая болезнь, тебя не возьмешь лобовой дерзкой атакой, нужно что-то делать..." - подумал я и сказал шоферу:
- Поедем, дружище, только на ухабах потише...
Через три-четыре минуты машина, свернув с дороги, остановилась у домика. Как и три месяца назад, первым с повизгиванием и ласковым лаем встретил меня обладавший прекрасной собачьей памятью Полкан. Его шумная встреча была и сигналом всем родным. Они, кроме спящей малютки Галочки, были на ногах, собирались завтракать. Саша первая поняла причину ласкового лая собаки, радостно крикнула:
- Мама, папа, это же, наверное, Вася нагрянул, сейчас посмотрю!
Она бросилась к двери, а за ней поспешила мама. Отец не поверил - мое внезапное появление казалось невероятным, и он остался за столом.
Саша выскочила на крыльцо, всплеснула руками, из больших сияющих глаз покатились слезы. Она хотела что-то сказать, броситься ко мне, но остановилась. Она понимала чувства пожилой матери, выбежавшей за ней на крыльцо, и пропустила ее вперед. Мать целовала меня и приговаривала:
- Ну вот, родной ты мой, опять Бог послал тебя обрадовать мое сердце, а я вот эти ночи вижу тебя во сне больного, окровавленного, переживала все одна, боялась об этом сказать. Не зря в народе говорят: "Не верь сну, верь сердцу своему".
