Не думал я, не только в детстве, но и позже, что те кружившиеся над лугом аэропланы входили в отряд морской авиации Балтики, который постепенно превратится в 4-й гвардейский истребительный авиационный полк. Вместе с боевыми друзьями я насмерть сражаюсь, чтобы защитить Родину. А ведь часть моей Родины - пусть совсем крохотная - это тот самый луг, где мое детство вывело меня на главную дорогу жизни... Воспоминания захлестнули меня.
Неожиданного гостя Василий Иванович встретил настороженно. Мышонок мелькнул хвостиком и спрятался за черную бумажную маскировочную штору, полностью закрывавшую узкое высокое окно. Когда мы разделись, сели на табуретки в ожидании ужина, я достал из кармана реглана маленький белый сухарик, постучал по столу. Зверек выглянул из-за шторы, но на стол не пришел, вновь спрятался. Егор с удивлением посмотрел на моего Василия Ивановича и сказал:
- Ну и зверище живет у тебя! Не боишься, что ночью ухо прокусит?
- Нет, он добрый, ласковый, а вот посторонних остерегается, - пояснил я гостю и положил сухарик за штору. - Угощайся, Василий Иванович, мы тоже сейчас будем ужинать.
В дверь постучала и вошла с небольшой круглой корзинкой официантка летной столовой Таня, за которой еще с 1941 года закрепилось ласковое прозвище - Рыжик. Она уже знала, кто этот летчик в краснофлотской форме. Поэтому, бегло взглянув на сидевшего, проговорила певучим, мягким голосом:
- Первый раз вижу краснофлотца-летчика. Если к нам надолго, то буду кормить хорошо, а если на день-два, то и технической нормы хватит. А на всякий случай, Василий Федорович, я прихватила дополнительно сто грамм, от которых вы вчера отказались.
Таня вначале достала из корзинки маленький графинчик и две стопочки, поставила их на стол, улыбнувшись, разложила в тарелки второе - мясное блюдо, положила на блюдечки по два кусочка сыра и колбасы.
- Кушайте, сейчас принесу крепко заваренного чаю.
- Не надо, у меня воды полный электрочайник, сейчас вскипятим, и чай есть на пару заварок. Спасибо, что принесла ужин. Не будем, Танечка, вас мучить двойным хождением, а краснофлотец Георгий Дмитриевич Костылев прилетел не в гости, а воевать над своим домом. Он ведь родом из Ораниенбаума, - пояснил я Рыжику.
Таня широко раскрыла глаза, пристально посмотрела на Егора, повернулась к двери, собираясь уходить, но задержалась немного и сказала:
- Рада пополнению из числа местных жителей, много слышала о вас, а вижу впервые. Думала, что летчики воюют только в воздухе, а оказывается, они и на земле вояки, - и, не оглядываясь, закрыла за собой дверь.
- Не удивляйся, Егор. Они ведь в столовых знают все наши дела - хорошие и плохие. Давай, присаживайся к столу, будем ужинать.
Я налил по рюмочке хвойной водки.
- Ради тебя одну выпью. Желаю боевого успеха.
Когда выпили и закусили кусочком колбасы, Егор спросил меня:
- Почему вчера не выпил положенной нормы? Ты же провел хороший бой с "фиатами", сам сбил одного и сегодня пьешь одну рюмочку...
Пришлось признаться Егору, предупредив, что об этом другие ничего не знают. Подкрадывается болезнь, и, наверное, сдает печень, - под правым подреберьем сильные боли и тошнота, особенно после курения и даже совсем небольшой дозы спиртного. Поэтому бросил курить, отказался от "наркомовской" нормы и свиного сала.
Егор сочувственно выслушал, положил свою сильную руку на мое плечо и сказал:
- Летаешь ты, Василий, очень много, полечиться бы нужно. Можно ведь лечь в военно-морской госпиталь в Ленинграде, там есть опытные врачи.
- Подожду, Егор. Сейчас в полку обстановка сложная, молодежи много, командир больной, замполита собираются заменить, да и воздушная обстановка пока не в нашу пользу. "Фокке-вульфов" много, финские истребители активизировались. Сейчас воюют на итальянских "фиатах", "капрони", "брустерах" - самолеты не очень скоростные, но вооружение хорошее. Вылетают перехватывать нас сразу по три - пять групп, и в каждой не менее десяти двенадцати самолетов. Видимо, хотят захватить превосходство в воздухе над восточной частью Финского залива. Вот соберем весь полк, вернется командир из госпиталя, проведем десяток успешных боев на "лавочкиных", тогда посмотрю, а сейчас пока буду сам себя лечить...
Егор спросил:
- Что же ты не поинтересуешься, какая авария со мной произошла? Я понимаю, не хочешь терзать мое сердце, - спасибо. Но я тебе открою все как на духу, как другу.
Егор отодвинул недопитый стакан чая и рассказал, что с ним произошло за эти злосчастные три месяца.
Прокомандовал он четыре месяца отдельной эскадрильей. Хотя и воевали летчики на МиГ-1 и МиГ-3, малопригодных для воздушного боя и штурмовых действий, но дела шли неплохо. Вызвали Егора в конце февраля в штаб авиации флота. Закончив в штабе дела, вечером решил доехать до Ленинграда, поискать родственника. Не нашел - тот эвакуировался. И пошел Егор с чемоданчиком, в котором было немного продуктов, в Пушкинский театр посмотреть спектакль. В театре встретил знакомого майора. Сели вместе. По окончании спектакля майор пригласил Костылева зайти к его знакомым и там поужинать. "У меня кое-что есть, - показал майор на сумку противогаза, - развеем грусть-тоску". В это время начался артобстрел многих районов города. Они вдоль стен домов дошли до Суворовского проспекта. В темноте быстро нашли дом и квартиру на втором этаже. Наверное, майор здесь бывал часто.
Встретила их миловидная женщина лет тридцати - тридцати пяти, которая, видимо, сытно жила в блокированном Ленинграде. Знакомясь, назвала себя Жанеттой и сообщила, что она - бывший научный сотрудник, а сейчас безработная. Квартира "безработной" из трех комнат была обставлена изысканной мебелью, в углу огромное, до потолка, трюмо и почти во всю стенку зеркальный сервант, набитый до отказа хрусталем - вазами, бокалами, рюмками, графинами. Изразцовая печь, натопленная добротными дровами (немалый запас таких дров, аккуратно сложенных, лежал вдоль одной стенки), распространяла ласкающее тепло. Все это поразило Егора, и он пожалел, что попал в этот чужой ленинградцам угол. Костылев достал из чемоданчика свой скромный суточный рацион, положил на стол. Вадим Ефимович, майор, громко рассмеялся, сказал:
- Это паек героя?..
Достал из противогазной сумки три плитки шоколада, колбасу, сыр, масло, несколько селедок и две пол-литровые бутылки медицинского - "чистенького".
- Какой госпиталь ограбили, товарищ майор? - без иронии сказал Егор.
Вадим Ефимович промолчал, за него вызывающе ответила Жанетта:
- Вадим не грабитель, ему дают все что нужно, не жить же мне на триста граммов хлебной мешанины.
- А вот моя мать и сестра в Ораниенбауме живут на этой мешанине. Правда, им много сил не надо, они в квартиру зеркала, шкафы и хрусталь не таскают, - заметил балтийский герой.
Появилось у Костылева желание: дать раскормленной даме почитать письмо, полученное им в конце декабря 1941 года от матери, которое он хранил и носил с собой вместе с партбилетом. Трудно сказать - да и сам Костылев не мог толком объяснить, - какое воздействие могло оказать письмо на такую женщину, как эта Жанетта. Вряд ли у нее могла пробудиться совесть. Это Егор не мог не понимать. И все же достал из кармана письмо и начал читать вслух.
Мать Георгия, как и абсолютное большинство ленинградцев, переживая невиданные лишения, жила надеждой на будущее и писала сыну-летчику.
"Милый наш Егорушка! Мы так все и живем в кабинете Петра III и уже привыкли к этим царским хоромам. Дворец, как раненый воин, стоит, не покидая передовой, и нам в нем хорошо. Каменный все же. Живем неплохо. Крестный лежит, я еще пока двигаюсь. Мурку нашу мы съели. Теперь уже не слышим, как жалобно мяучит она, прося есть... Да и крестного поддержали. Придет день - и блокада будет прорвана. Мы верим в это. Воюй, Егорушка. Бей этих проклятых иродов. О нас не беспокойся, мы выдержим и не такое. Целуем. Мама, крестный, Зоя.
Декабрь 1941 г.".
