Финское правительство вынуждено было пойти на разрыв с Германией и перемирие с Советским Союзом. Гитлер срочно отводил свои войска из южной части Финляндии в район Заполярья. В этом наступившем затишье мы без помех сформировали эскадрилью, получили дополнительные самолеты и с этой небывалой для полка силой вторую неделю сидели без дела. Конечно, люди нуждались в отдыхе. Но сколько он продлится?.. Понять было трудно. Каждый день приходили хорошие вести с фронтов. В начале октября были взяты острова Даго и Эзель, а мы все еще занимались учениями. Но вот наконец прояснилось: пришел приказ. Я был включен в состав первой группы офицеров, генералов и адмиралов, которая под руководством председателя Советской контрольной комиссии секретаря ЦК партии генерал-полковника А. А. Жданова должна была, согласно заключенному перемирию, вылететь в Хельсинки. Вначале моя роль была несколько необычной определить возможности базирования полка на аэродромах Мальме (в 20 километрах северо-восточнее Хельсинки) и Котка. Того самого, который в июле мы имели удовольствие наглухо "закупорить". Эти аэродромы с воздуха мы хорошо знали, и поэтому выполнить свои обязанности не представляло большого труда.
Мир миром, а бдительность никогда не мешает. Транспортный самолет СИ-47 ("дуглас"), на котором впервые за войну лечу пассажиром, прикрывала восьмерка Ла-7. Истребители сопровождали нас до Мальме и, выждав, пока мы не вышли из самолета, взяли курс на Таллин - для дозаправки.
Встречали нашу комиссию финские государственные деятели во главе с самим бароном фон Маннергеймом. С затаенным торжеством и не без любопытства следил я за мрачным выражением его лица, вспоминая озорное письмо, посланное барону непокорными гангутцами в октябре 1941 года. Листовки с этим письмом мы с Дмитрием Татаренко несколько раз сбрасывали финнам, многие из которых тоже не были в восторге от этого немецкого прихвостня. Позволю себе привести начало и конец послания:
"Его высочеству прихвостню хвоста ее светлости кобылы императора Николая, сиятельному палачу финского народа, светлой обер-шлюхе берлинского двора, кавалеру бриллиантового, железного и соснового креста барону фон Маннергейму.
Тебе шлем мы ответное слово!
Намедни ты соизволил удостоить нас великой чести, пригласив к себе в плен. В своем обращении вместо обычной брани ты даже льстиво назвал нас доблестными и героическими защитниками Ханко!.."
Дальше текст был похлеще письма запорожских казаков турецкому султану, а заканчивался он обещанием:
"Мы придем мстить. И месть эта будет беспощадна! До встречи, барон!.."
"Вот и встретились, фон-барон. Месть мы выдали сполна на полях сражений, сейчас наша забота - оказать помощь финскому трудовому народу", думал я про себя, глядя на высоченную согбенную фигуру Маннергейма, который льстиво, вполголоса, на чистом русском языке бубнил о бедственном положении страны.
На официальном приеме я познакомился с военными и гражданскими лицами, с которыми придется иметь дело в связи с базированием полка, усиленного пушками зенитного дивизиона и другими подразделениями.
Аэродром Мальме, расположенный между скалистых сопочек, заросших смешанным лесом, после 1941 года был заново перестроен по последнему слову техники. Четыре бетонные полосы, пересекавшиеся в центре, создавали возможность посадки любых самолетов, при любом направлении и силе ветра. Два огромных теплых ангара, в каждом из которых умещалось до 35 самолетов, а также множество других служебных построек завершались ансамблем комфортабельного аэровокзала с вышками наблюдения и пунктом управления. Центральная и одна поперечная полосы оборудованы постоянными огнями двустороннего освещения и прожекторами. Здесь же неподалеку находился ресторан с номерами гостиничного типа. Как видно, неплохо жилось привилегированным фашистским холопам.
Осматривая летное поле, я обратил внимание, что бетонные полосы имели ширину всего 30 метров. Грунт же, примыкающий к полосам, был торфянистый, густая трава специального посева росла прямо в воде. Если самолет на разбеге или посадке не удержит направление и скатится с бетона - авария неминуема.
Сопровождавший меня майор с интендантскими погонами, плотный, белокурый человек примерно лет тридцати, неплохо говоривший по-русски, заметив мое удивление, не без усмешки спросил:
- Что, господин подполковник, не нравится грунт?
Я посмотрел в его светло-серые глаза, в которых таились злобные искорки, ответил:
- Наверное, господин майор, ваши летчики и тем более "друзья-защитники" не раз проклинали подрядчика за эти узкие полосы?
- Да, да. Вы правы. Здесь было много аварий. И особенно самолеты... И, спохватившись, оборвал разговор.
- Вы хотели сказать - самолеты "Фокке-вульф-190"?
- Я плохо разбираюсь в типах самолетов, я работал на другом аэродроме.
- На каком именно, если не секрет? - спросил я, уже догадываясь, что меня сопровождает не интендант, а опытный летчик или штабник.
- На Турку. Занимался снабжением: горючее, питание, одежда, транспорт. Теперь я комендант, буду снабжать вас. Согласны?
- Там ведь, в Турку, два аэродрома: морской и сухопутный. Вы снабжали тот и другой?
- Вы хорошо информированы. Отвечаете вопросом на вопрос, как заправский одессит.
- Да, я знаю все аэродромы, которые находятся на юге Финляндии и особенно на Карельском перешейке, - ответил я майору и сменил тему, надеясь, что это не последняя наша беседа с бывшим авиатором.
К вечеру за мной прилетел самолет Ут-2, и я, доложив свои выводы начальнику штаба контрольной комиссии, вылетел в Таллин к комдиву, чтобы обо всем договориться и ускорить перебазирование полка.
В штабе дивизии я пробыл всего два часа. Здесь же мне стало известно, что полк должен перелететь в Мальме через двое суток, а завтра к исходу дня нужно погрузить на большой транспорт все тылы, зенитный дивизион и подразделения обслуживания. Времени оставалось в обрез, и я тут же вылетел в Липово. Сидя в тихоходном учебно-тренировочном самолете, я мысленно возвращался в Мальме. Беспокоила только первая посадка летчиков на полосу в 30 метров шириной. На острове Сескари, где была полоса 40 метров, мы имели тяжелую аварию и две поломки самолетов. Сейчас в полку много новичков, аэродром Липово круглый, большой - виляй сколько хочешь. Это наверняка ослабило у летчиков остроту и точность действий на взлете и посадке. А каково будет Белоусову? Думал обо всем этом, и постепенно вырисовывалось решение. Завтра же с утра окаймить белой известью полоску шириной 25 метров и 700 - в длину. Дать возможность летчикам, независимо от их опыта, произвести четыре-пять взлетов и посадок.
Следующий день начался с полетов и спешной погрузки тех, кто должен добираться до порта Хельсинки водным путем, а он тоже таил опасность: минная угроза все еще существовала. С большим трудом уговорил морских руководителей, чтобы транспорт провели за тралами до места назначения.
Полеты начали руководители полка и командиры эскадрилий. Нужно отдать им должное - ни один из них, совершив по три полета, за пределы белой каймы не выкатился. Но дальше пошло то, что меня беспокоило. Каждый шестой пилот по два-три раза съезжал за черту. Пришлось этим "штрафникам" дать дополнительное время, чтобы они уверенно отработали посадку. Когда подвели итоги этого необычного летного дня, все поняли, насколько своевременны были тренировки. Опоздай мы с ними, пришлось бы расплачиваться тяжелыми авариями.
Октябрь на Балтике - месяц осенний, ясным небом обычно не балует, а в этот день, 13 октября, погода была на редкость теплая, ясная. Самолеты поэскадрильно выстроились на летном поле. Ветер колышет гвардейское знамя. Вынос его перед особым заданием стал традицией. Короткий митинг, призывающий к четкому выполнению новой задачи, окончен. Летчики разошлись по самолетам.
Через сорок минут на высоте 1000 метров четким боевым строем - клин звеньев - мы пересекли залив на траверзе Таллина. Ровно три года назад, 13 октября, мы с летчиком Михаилом Васильевым первыми прорвались через этот район на полуостров Ханко, чтобы потом всего десяткой старых "ишачков" и "чаек" насмерть биться, удерживая полуостров, где небольшой гарнизон сковывал огромную массу фашистских войск и флота, не пропуская врага к осажденному Ленинграду.
