«Прямо в небо качнул я вскрик свой…» Прямо в небо качнул я вскрик свой, Вскрик сердца, которое в кровоподтеках и в синяках. Сквозь меня мотоциклы проходят, как лучи иксовые, И площадь таращит пассажи на моих щеках. Переулки выкидывают из мгел пригоршнями Одутловатых верблюдов звенящих вперебой, А навстречу им улицы ерзают поршнями И кидают мою душу, пережаренную зазевавшейся судьбой. Небоскреб выставляет свой живот обвислый, Топокопытит по рельсам трамвай свой массивный скок, А у барьера крыш, сквозь рекламные буквы и числа, Хохочет кроваво электро-электроток. Выходят из могил освещенных автомобили И, осклабясь, как индюк, харей смешной, Они вдруг тяжелыми колокольнями забили По барабану моей перепонки ушной. Рвет крыши с домов. Темновато ночеет. Попарно Врываются кабаки в мой охрипший лоб, А прямо в пухлое небо, без гудка, бесфонарно, Громкающий паровоз врезал свой стальной галоп. «Церковь за оградой осторожно привстала на цыпочки…» Церковь за оградой осторожно привстала на цыпочки, А двухэтажный флигель присел за небоскреб впопыхах, Я весь трамваями и автомобилями выпачкан, Где-где дождеет на всех парах. Крутень винопьющих за отгородкой стекольной, Сквозь витрину укусит мой вскрик ваши уши, Вы заторопите шаги, затрясетесь походкой алкогольной, Как свежегальванизированная лягушка. А у прохожих автомобильное выражение. Донельзя Обваливается штукатурка с души моей, И взметнулся моего голоса испуганный шмель задевая за провода сердец все сильней и гудей. Заводской трубой вычернившееся небо пробило, Засеменили вело еженочный волторнопассаж И луна ошалелая, раскалённая добела, Взвизгнула, пробегая беззвёздный вираж. Бухнули двери бестолковых часов, Бодая пространство, разорвали рты. На сердце железнул навечный засов И вошли Вы, как будто Вы были ты. Все тускало, звукало, звякало, ляскало, Я в кори сплетен, сплетен со всем, Что посторение, что юнело и тряскало, Знаете: постаревшая весна высохла совсем?! Пусть же шаркают по снегу моторы. Некстати лезет взглядом из язв застекленных за парою муж, А я всем пропою о моей пьяной матери, Пляшущей без платья среди забагровевших луж. «Прохожие липнут мухами…» Прохожие липнут мухами к клейким Витринам, где митинг ботинок, И не надоест подъездным лейкам Выцеживать зевак в воздух густой, как цинк. Недоразумения, как параллели, сошлись и разбухли, Чахотка в нервах подергивающихся проводов, И я сам не понимаю: у небоскребов изо рта ли, из уха ли Тянутся шероховатые почерки дымных клубков. Вспенье трамваев из за угла отвратительныей, Чем написанная на ремингтоне любовная записка, А беременная женщина на площади живот пронзительный Вываливает в неуклюжие руки толпящегося писка. Кинематографы окровянили свои беззубые пасти И глотают дверями и окнами зазевавшихся всех, А я вяжу чулок моего неконченного счастья, Бездумно на рельсы трамвая сев. Москва, 1913 г.
Велимир Хлебников Семеро 1 Хребтом и обличьем зачем стал подобен коню, Хребтом и обличьем зачем стал подобен коню, Кому ты так ржешь и смотришь сердито? Я дерзких красавиц давно уж люблю, Я дерзких красавиц давно уж люблю, И вот обменил я стопу на копыто. 2 У девушек нет таких странных причуд, У девушек нет таких странных причуд, Им ветреный отрок милее. Здесь девы холодные сердцем живут, Здесь девы холодные сердцем живут, То дщери великой ГИЛЕИ. 3 ГИЛЕИ великой знакомо мне имя, ГИЛЕИ великой знакомо мне имя, Но зачем ты оставил свой плащ и штаны? Мы предстанем перед ними, Мы предстанем перед ними, Как степные скакуны. 4 Что же дальше будут делая, Игорь, Игорь, Что же дальше будут делая С вами дщери сей страны? Они сядут на нас, белые, Товарищ и друг, Они сядут на нас, белые, И помчат на зов войны. 5 Сколько ж вас, кому охотней, Борис, Борис, Сколько ж вас, кому охотней Жребий конский, не людской? Семь могучих оборотней, Товарищ и друг, Семь могучих оборотней — Нас, снедаемых тоской. 6 А если девичья конница, Борис, Борис, А если девичья конница Бой окончит, успокоясь? Страсти верен, каждый гонится, Товарищ и друг, Страсти верен, каждый гонится Разрубить мечом их пояс. |
