– Ты только в страховую и больницу, или еще куда-то? – аккуратно спросил Доминант, не желая показать волнения и беспокойства, терзающие сердце и душу теперь каждый раз, стоило Милковичу выйти из дома.

– Не знаю, – пожал плечами саб, прекрасно осведомленный о собственных планах, но с завидным упрямством продолжающий игнорировать попытки Йена оградить себя заботой, не желая отчитываться о своих передвижениях.

– Позвони, как домой вернешься, пожалуйста, – попросил рыжий, провожая взглядом удаляющуюся к выходу спину, поднимаясь и направляясь следом.

– Нахуя? – обуваясь, спросил Микки, не поднимая головы.

– Просто, – пожал плечами Галлагер, наблюдая за качающейся напротив черной макушкой.

– А когда посрать пойду, не позвонить? – заметно раздраженный еще с утра, огрызнулся Милкович, выпрямляясь, – заебал уже со своей заботой, – и, подхватывая с вешалки куртку, поспешил покинуть квартиру, оставляя Йена в коридоре одного, подсчитывать количество упущенных прощальных поцелуев и дней с момента признания, кажется, перевернувшего с ног на голову их и так довольно странные отношения.

Они не говорили об этом, но Доминант подозревал, что подобное поведение Микки напрямую связано с тремя словами, озвученными в больничной палате три недели назад.

Галлагер с упорством Хатико ждал ответа от сабмиссива несколько дней, заглядывая в голубые глаза и ища в них нужные буквы, в моменты отчаяния уже готов был пойти на хитрость и приказать Милковичу ответить, но каждый раз сдерживал просьбу на языке, боясь услышать «нет».

А Микки не спешил убедить его в обратном.

Напрягаясь каждый раз, стоило только Йену заговорить хотя бы на отдаленно затрагивающую чувства парня тему, брюнет спешил покинуть комнату или, если за окном уже мерцали звезды, перевести разговор в другое русло, но чаще – внимание рыжего на свой член и губы, никак не желая удовлетворить эмоциональные потребности своего Дома.

Нет, Микки стонал также громко, кричал также хрипло и просил также отчаянно, но секс в их паре постепенно превратился в простой физический процесс, лишенный необходимых эмоций и дополнительных ощущений ментальной связи, пряча от Галлагера за пластиком метку саба, способную рассказать о чувствах того гораздо красноречивее холода взгляда голубых глаз и плотно сжатых губ, не желающих произносить сокровенные слова.

Ждать которых со временем Йен перестал.

Решив, что молчание Милковича может обозначать лишь одно, Доминант смирился с тем, что брюнет не готов признаться ему, и постарался забыть о собственном признании, надежно похоронив под ребрами надежду услышать от Микки заветные десять букв.

Даже не подозревая о том, что сабмиссив уже несколько раз пытался прошептать в темноту их, предварительно убедившись, что рыжий крепко спит и не слышит его никчемные заикания вместо простого предложения.

Милкович давно уже понял и дал определение испытываемым к Йену чувствам, но открыто заявить о них Дому почему-то не мог.

Он говорил «люблю» лишь двум людям в своей жизни, и ни одного из них сейчас с ним не осталось: маленький Микки шептал три слова в мамины волосы, подолгу высиживая на руках женщины, дарившей мальчику ласковую улыбку в ответ, навсегда запечатлевшуюся в воспоминаниях об умершем родителе; а на похоронах ее, едва сдерживая слезы в покрасневших голубых глазах, Милкович обещал сестре, что отныне он будет любить ее за двоих, но на следующий день и Мэнди исчезла.

И теперь, понимая, что Галлагер стал третьим в этом коротком списке, он просто не мог заставить себя произнести это слово, безумно боясь потерять и его тоже, хоть признаться в подобном страхе даже самому себе не желал.

– Мик, сегодня утром…

– Есть чё пожрать? – перебил рыжего Милкович, не позволяя вновь вернуться к старой теме, понимая, что позднее время суток лишит его возможности к бегству.

– Может, хватит уже? – но, кажется, Галлагер сегодня был настроен решительно – вырастая напротив брюнета, Доминант обхватил плечи саба и аккуратно встряхнул его, заставляя посмотреть в зеленые глаза. – Хватит бегать от меня, Микки, – выдохнул Йен, желая поставить точку в этой игре в прятки. – То, что я сказал в больнице…

– Бля, я жрать хочу пиздецки, давай потом, а? – попытался снова уйти от разговора Милкович.

– Это ни к чему не обязывает тебя, Мик, – но решительность в голосе рыжего дала понять, что никакого «потом» не будет. – Я не прошу от тебя признаний и не жду, что ты ответишь мне тем же, – говорил он, тяжело сглатывая.

Просит. Ждет.

–То, что произошло в тот вечер, позволило мне понять и принять это, и я не могу больше молчать: я люблю тебя, идиот, и ты с этим уже ничего не сделаешь, – теряя голос за неуверенными хрипами, проговорил он, отпуская сабмиссива и разворачиваясь в сторону выхода, желая покинуть комнату, прежде чем Милкович ответит что-либо. – Просто смирись с этим, ладно? – обернувшись в дверях, попросил он, нежно улыбнувшись замершему посреди комнаты парню. – И, если ты не чувствуешь ко мне того же…

– Блять, сука, какой же ты мудила, а, – вновь перебил его брюнет, закатив глаза под веки.

На внутренней стороне нежной кожи находя, наконец, необходимую смелость и решительность:

– Я тоже тебя… Ага, – выдал он сакраментальное, изменив признание на свой лад, но чувствуя в себе силы повторить его уже полностью, стоило только голубым глазам заметить вспыхнувшую искру в изумрудных, обладатель которых уже спешил вернуться в комнату.

***

– Ну, что ты, блять, пыришься-то на меня? – поворачивая голову к Йену, лежавшему рядом, подпирая голову рукой и рассматривая профиль Микки, поинтересовался сабмиссив, чувствуя в измученном сильнейшим оргазмом теле дикую усталость и желание отрубиться.

– Шрамы почти не видно уже, – улыбнулся Галлагер, оглаживая подушечками пальцев контуры тонких полосок на его лице, едва заметно отличавшихся по цвету от основного оттенка.

– И хуйню эту снимут через неделю, – поделился радостью Милкович, приподнимая руку в бандаже, избавиться от которого брюнет надеялся еще на этих выходных, но врач настаивал на дополнительной неделе носки.

– Люблю тебя, – не смог удержаться рыжий, целуя покрытый мелкой щетиной подбородок, заранее предвидя ответ:

– Ты заебал уже со своими нежностями, – проворчал Микки, отворачиваясь от Дома, удобнее устраиваясь в теплых объятиях, обещающих крепкий сон до утра.

– Ой, пятнадцать минут назад ты не был таким брутальным, – усмехнулся в его затылок Йен.

– Пятнадцать минут назад в моей жопе был хуй в девять дюймов, какая там, нахуй, брутальность, – ответил тем же Милкович.

– Спокойной ночи, – целуя макушку саба, прошептал рыжий, закрывая глаза, крепче сжимая в руках еще не остывшее от былой страсти тело.

– И я тебя… – решился на ответ Микки.

– Ага, – закончили парни хором.

Да, возможно, Милкович еще не скоро сможет сказать Йену заветное слово, но рыжему и этих трех букв в сочетании с искренним взглядом и дрожью голоса его парня пока вполне хватит.

А, может, это «ага» станет их собственным «люблю»?

Таким, о котором другие могут лишь мечтать.

Комментарий к БОНУС №5. Я тебя… Ага

да, меня повело, но я честно старался не упасть в розово-блесточную лужу лицом окончательно…

во всем прошу винить Его!

========== БОНУС №6. Терпи ==========

Да, Вам не померещилось =D

Дом/саб вселенная решила вновь напомнить о себе.

Да, Иичко, настало время нам достать из пакета знаменитого

тот самый тюбик =]

Да, Машу, все в ЙКГ’шчке основано на реальных событиях

(приукрашено, конечно, но все же).

Где-то между 2 и 3 правилами.

Долгое время проживая в гордом одиночестве, Йен особо не заботился о поддержании порядка в квартире, ограничиваясь редкими уборками и капитальными постирушками, когда на горизонтальных поверхностях пыли скапливалось достаточно для создания шедевра современного искусства, а бельевая корзина не могла принять в себя уже и пару носков. Но появление в его квартире еще одного временного жильца обязывало Галлагера уделить большее внимание чистоте и опрятности дома, не желая выглядеть перед гостем грязнулей.