Бюлов писал в 1887 г.: «Мы должны пустить русскому при случае столько крови, чтобы тот […] 25 лет был не в состоянии стоять на ногах. Нам следовало бы надолго перекрыть экономические ресурсы России путем опустошения ее черноземных губерний, бомбардировки ее приморских городов, возможно большим разрушением ее промышленности и торговли. Наконец, мы должны были бы оттеснить Россию от тех двух морей, Балтийского и Черного, на которых основывается ее положение в мире. Однако я могу себе представить Россию действительно и надолго ослабленной только после отторжения тех частей ее территории, которые расположены западнее линии Онежская губа — Валдайская возвышенность и Днепр… Мир на таких условиях может быть установлен, только если мы окажемся на Волге…»{12}
В основе этих радикальных фантазий — обеспокоенность в связи с возможностью ведения войны на два фронта. Стратегия Бюлова хотя и заставляет вспомнить о Гитлере, однако Бюлов говорил об ослаблении, а не об уничтожении России! Конечно, Бюлов осознавал, что гигантская империя на Востоке будет защищаться всеми силами. В рейхстаге Бисмарк выступил срезкой критикой этой идеи: «Россия не желает завоевывать немецкую землю, а мы не желаем земли русской. Речь могла бы идти лишь о польских провинциях; но и их у нас уже больше, чем это нам удобно»{13}.
В связи с тематикой данной книги важным является наблюдение, что, очевидно, ввиду опыта Наполеоновских войн уже первые размышления немецких руководящих кругов о войне с Россией исключали возможность того, что гигантская империя на Востоке может быть полностью заселена и побеждена. Что можно было себе представить, так это возможность военных побед над русской армией на польских территориях. Офицеры Генерального штаба Австрии, к которым какое-то время прислушивался и кронпринц Вильгельм, будущий император, выступали в этой связи за превентивную войну, чтобы противостоять якобы растущей русской угрозе. Одного взгляда на карту было достаточно, чтобы прийти к мысли отрезать польский «балкон» от царской империи посредством выдвижения немецких войск с территории Восточной Пруссии и австрийской армии с территории Галиции, взять в котел русскую армию на западе и уничтожить ее. Однако проявит ли далекая Москва покорность и готовность заключить мир? Да и в чем бы заключался выигрыш, если бы царь — как мог предположить Бисмарк — уступил польскую провинцию?
Если бы царь вместо этого мобилизовал неисчерпаемые силы своей империи, то вторжение на Балтику и Украину с целью уничтожить важнейшие ресурсные территории России стало бы возможным продолжением такой войны. Однако поставят ли эти военные операции Россию на колени? Бисмарк и начальники Генерального штаба сомневались в этом. Как бы то ни было, генерал-фельдмаршал Гельмут Мольтке (старший) считал возможным защищать однажды присоединенную к прусским провинциям Балтику — с опорой на Чудское озеро и болота Двины{14}. Ситуация была следующей: с точки зрения ответственного руководства империи конца XIX века, война с Россией была «несчастьем», от которого Германия ничего бы не выиграла и не покрыла бы даже расходы{15}.
Не разрушить так называемые «жизненно важные ресурсы» России, а завоевать ее и с их помощью сделать Германию мировой державой — именно такое развитие получили описанные выше идеи у последующего поколения и именно в таком виде они наложили отпечаток на формирование военных целей Германии в Первой мировой войне. Отчасти здесь можно обнаружить истоки размышлений Гитлера в отношении войны на Востоке 1941 г., однако говорить о преемственности идей здесь можно лишь условно. Слишком уж отчетливы альтернативы и противоречия политики, проводимой Германской империей того времени в адрес России{16}.
В то время как Бисмарк в случае необходимости был, вероятно, готов даже не поддержать империю Габсбургов — при условии, что таким образом можно было бы избежать войны на два фронта, его противники из Министерства иностранных дел и Генерального штаба начиная с 1890 г. настаивали на безусловной приверженности союзу с Веной. Бывший генерал Лео фон Каприви, который в том же году сменил Бисмарка на посту рейхсканцлера, стал проводить «новый курс», делая ставку на центрально-европейский блок, по возможности с участием великой морской державы — Англии. Тем самым он надеялся устранить угрозу франко-российского альянса.
Однако, взойдя на престол, кайзер Вильгельм II форсировал строительство флота с целью сдерживания Великобритании, тогда как Бюлов, назначенный рейхсканцлером в 1900 г., хотя и пытался претворять в жизнь большую «мировую политику», вместе с тем желал вернуться к традиционному союзу с Россией. Бюлов потерпел неудачу, когда Великобритания и Россия в 1907 г. договорились об удовлетворении собственных интересов в Азии. Таким образом, «Entente Cordiale» приобрел нового участника, Париж и Лондон сомкнули кольцо вокруг Германской империи. Следует отметить: растущая идеологическая враждебность Германии к России в начале XX века не накладывала явного отпечатка на политические и стратегические комбинации руководства Германской империи. По мере осознания недостаточности собственных сил в среде политиков и военных росла потребность искать прибежище и оправдание в идеологии.
Образ России был двойственен: с одной стороны, разговоры об угрозе российской политики экспансии, с другой стороны, представление о России как о «колоссе на глиняных ногах». В эпоху Вильгельма II этот образ претерпел изменения благодаря воинствующей пропаганде балтийских немцев. «Натиск на Восток» — вот образ, укоренившийся в общественном сознании после 1905 г. Если и впрямь достаточно лишь слабого толчка, чтобы привести Российскую империю к краху, то стратегический и экономический выигрыш мог оказаться достаточно заманчивым, чтобы начать задумываться об экспансии на Востоке, найти идеологическое оправдание для которой не составляло большого труда.
В разгар балканского кризиса в 1912 г. Мольтке (младший) в качестве начальника Генерального штаба выступал за превентивную войну против обеих великих держав на континенте — Франции и России. В 1913 г. он заявил в Вене, что «рано или поздно в Европе случится война, в центре которой окажется борьба германцев против славян. Подготовиться к ней — обязанность всех государств, выступающих в роли знаменосцев германской духовной культуры. Однако нападение должно быть инициировано славянами». Можно констатировать заимствование расово-идеологических лозунгов, выполняющих здесь функцию политического инструмента. В основе аргументации — мнимая угроза, фактически исходящая не только от этого соседа, однако обретающая военное значение в ситуации наличия двух фронтов.
Возможная война на восточной границе была, очевидно, непопулярна, поэтому Вильгельм II принял решение развить в прессе кампанию «с целью утвердить народный характер войны с Россией» — не без успеха, ибо весной 1914 г. по стране прокатилась волна антирусских настроений.
Если не принимать во внимание нередкого буйства фантазии, присущего публицистике того времени, и озвучиваемых радикалами призывов к порабощению и колонизации России, речь шла не более чем о несколько «нервозном восприятии действительности» (Иоахим Радкау) на исходе «долгого XIX века». Образ «Востока» формировался под влиянием резких перемен в настроениях{17}.
Военные, однако, продолжали планировать сражения на территории Польши, которые в Восточной Пруссии и Галиции должны были носить поначалу оборонительный характер, чтобы дать немецкой армии возможность собственными силами разбить главного противника на Западе — Францию. Там — и в этом в Генеральном штабе были убеждены — будет решаться исход войны. Последующий разворот на Восток мог бы ознаменоваться битвой за польский «балкон», что после потерь русской армии на Западе предположительно могло бы заставить Москву пойти на уступки. Однако одной только передачи польских провинций было недостаточно.
