– Не упоминай здесь об этих существах, – произнесла она. – Это священное место, где мертвые обретают покой. А Пророков прокляла сама смерть. – Она откинулась назад. – Я – Ловец Душ, Элиас. Я имею дело с мертвыми. А тебя пометила смерть. – Она похлопала меня по руке в том месте, где Комендант порезала меня звездой.

– Но яд не убил меня, – возразил я. – И если мы с Лайей раздобудем экстракт теллиса, то и приступы закончатся.

– Лайя, девушка-книжница. Еще один уголек, который готов сжечь этот мир, – сказала она. – Ты и ей причинишь боль?

– Никогда.

Ловец Душ покачала головой:

– Ты влюбился в нее. Неужели ты не видишь, что делаешь? Комендант отравила тебя. И ты сам, в свою очередь, несешь в себе яд. Ты отравишь жизнь Лайи, ее радости, ее надежды, как поступал со всеми остальными. Если она тебе дорога, то не позволяй ей привязываться к тебе. От тебя нет антидота, как и от яда, что убивает тебя.

– Я не собираюсь умирать.

– Одним лишь желанием судьбу не изменить, Элиас. Подумай об этом, и все поймешь. – Печально улыбаясь, она ворошила костер. – Возможно, я снова позову тебя сюда. У меня много вопросов…

Я вернулся в мир живых, дернувшись так резко, что больно клацнул зубами. Ночь была окутана туманом. Видимо, я пробыл без сознания несколько часов. Лошадь упрямо двигалась вперед, но я чувствовал, что ноги ее дрожали. Вскоре нам понадобится сделать остановку.

Лайя правила лошадью и не обращала внимания на то, что я очнулся. Мне не хватало той ясности мысли, что я ощущал, когда находился в Месте Ожидания, но слова Ловца Душ помнил прекрасно. Подумай об этом, и все поймешь.

Я перебрал в уме все яды, о которых знаю, кляня себя за то, что не слишком усердно занимался у центурионов Блэклифа, которые натаскивали нас по токсинам. Мортроза. О нем упоминали лишь вскользь, потому что в Империи он запрещен, даже маскам. Этот яд объявили вне закона столетие назад, после того как с его помощью пытались убить Императора. Исход всегда один – смерть. В больших дозах убивает быстро, в малых – единственными симптомами являются тяжелые обмороки. Ими мучаются, как я помнил, от трех до шести месяцев, затем умирают. И нет никакого лекарства. Никакого антидота.

Наконец я понял, почему Комендант позволила нам сбежать из Серры, почему не потрудилась перерезать мне горло. Просто ей это было ни к чему. Потому что она уже меня убила.

– Шесть сломанных ребер, двадцать восемь рваных ран, тринадцать трещин, четыре разрыва сухожилий и отбитые почки.

Утреннее солнце лилось в окно моей детской спальни, играя бликами на светлых волосах матери. Я смотрела на нее, сидя перед роскошным серебряным зеркалом, пока она зачитывала заключение врача. Это зеркало она мне подарила, когда я была еще девочкой. Отец привез его с далекого южного острова, который славился зеркалами с такой вот безупречно гладкой поверхностью.

Я не должна здесь находиться. Я должна быть в казарме Черной Гвардии, готовиться к встрече с Маркусом Фарраром, до которой осталось меньше часа. Однако я сидела среди шелковых ковров и бледно-лиловых портьер особняка Аквилла с матерью и сестрами, и те ухаживали за мной, взяв на себя обязанности военного врача. «Тебя допрашивали целых пять дней, они очень переживали, – настаивал отец. – Они хотят тебя видеть». И я не смогла ему отказать.

– Тринадцать трещин – это ерунда, – сказала я сипло.

Во время допроса я старалась не кричать, но порой не могла сдержаться, и теперь горло здорово саднило. Мама зашивала мне рану, и сейчас она завязывала нить, а я изо всех сил пыталась не морщиться.

– Она права, мама, – согласилась Ливия, мрачно мне улыбнувшись. Ей восемнадцать, и она – самая младшая в семье Аквилла. – Могло быть и хуже. Они могли обрезать ей волосы.

Я фыркнула – смеяться было очень больно. Даже мама, накладывавшая мазь на одну из ран, улыбнулась. Только Ханна стояла с каменным лицом. Я взглянула на нее, и она отвела глаза, стиснув челюсти. Моя средняя сестра, похоже, вечно будет меня ненавидеть. Хотя после того, как я наставила на нее клинок, она, во всяком случае, научилась прятать свою ненависть.

– Это все твоя вина, – тихо произнесла Ханна. Голос ее источал яд. Этого я и ожидала. Я даже удивилась, что она так долго терпела. – Отвратительно, что им пришлось пытать тебя, чтобы получить сведения об этом… чудовище. – Она так об Элиасе. Но я благодарна, что она не произнесла его имени. – Ты сама должна была сдать его им…

– Ханна! – одернула ее мама. Ливия выпрямила спину и сурово взглянула на сестру.

– Моя подруга Аэлия должна была через неделю выйти замуж, – продолжила Ханна. – Ее жених мертв из-за твоего друга. А ты отказалась помочь в поисках.

– Я не знаю, где он…

– Лгунья! – Голос Ханны дрожал от злости, копившейся долгие годы.

Четырнадцать последних лет мое обучение в Академии считалось самым главным, чем бы она или Ливия ни занимались. Четырнадцать лет мой отец беспокоился обо мне больше, чем о других дочерях. Ее ненависть давно стала привычной, но жалила от этого ничуть не меньше. Она видела во мне лишь соперницу. А я видела в ней сестру со светлыми локонами и широко раскрытыми глазами, сестру, которая когда-то была моей лучшей подругой.

По крайней мере, до Блэклифа.

«Не обращай на нее внимания», – сказала я себе. Я не перенесу, если во время встречи со Змеем ее обвинения будут звенеть у меня в ушах.

– Ты должна была остаться в тюрьме, – не унималась Ханна. – Ты не заслужила, чтобы отец ходил к Императору и просил его… умолял на коленях.

Проклятье, отец. Нет. Он не должен был так унижаться – во всяком случае, ради меня.

Я опустила глаза, глядя на руки, и почувствовала, как с подступившими слезами накатывает ярость. Проклятье, мне вот-вот предстоит встретиться лицом к лицу с Маркусом. У меня нет времени терзаться виной и лить слезы.

– Ханна. – В голосе матери зазвучали стальные нотки, что совсем не вязалось с ее обычно мягкими манерами. – Выйди.

Сестра развернулась и вышла, с вызовом вздернув подбородок, как будто сама решила уйти. Ты бы стала отличным маской, сестрица.

– Ливи, – спустя минуту сказала мама. – Пойди убедись, что она не срывает злость на рабах.

– Наверное, уже поздно, – пробормотала Ливи, выходя из спальни.

Когда я попыталась встать, мама положила руку мне на плечо и с неожиданной силой усадила обратно. Она смазала жгучей мазью жуткую глубокую рану на голове. Холодные пальцы повернули мое лицо в одну сторону, затем в другую. В ее глазах отражалась моя собственная грусть.

– Ах, моя девочка, – прошептала она. Внезапно я почувствовала себя такой слабой, что захотелось упасть в ее объятья и навсегда укрыться в них от невзгод.

Но вместо этого я отодвинула ее руки.

– Хватит.

Пусть уж лучше она считает меня нетерпеливой, чем слишком мягкой. Я не могу показать ей, как я надломлена. Я никому не могу этого показать. Особенно сейчас, когда сила духа – это единственное, что есть в моем арсенале, а до встречи с Маркусом остались считаные минуты.

«У меня для тебя задание», – сказал он. Что он заставит меня сделать? Подавить революцию? Наказать книжников за восстание? Слишком просто. Гадкие мысли полезли в голову. Я постаралась отогнать их.

Рядом вздохнула мама. У нее в глазах стояли слезы, и я напряглась. Я утешаю плачущих не лучше, чем умею проявлять свою любовь. Но она сдержалась, не пролив и слезинки – ей пришлось этому научиться, как матери маски. Она достала мои доспехи и, ни слова не говоря, помогла мне их надеть.

– Кровавый Сорокопут. – Спустя несколько минут в дверях появился отец. – Пора.

Император Маркус поселился в особняке Витуриа.

В доме Элиаса.

– Вне всякого сомнения, по настоянию Коменданта, – сказал отец, когда охранники, облаченные в цвета Витуриа, открыли нам ворота. – Она хочет держать его под боком.