Ингрид подхрюкнула льстиво:

– Все верно говорите, Аркадий Валентинович! Возможно, как раз сейчас устанавливают в доме напротив. Пол-Москвы снесет сразу, а вторую половину превратит в руины.

Мещерский кивнул с надлежащей благосклонностью.

– Верно, но это самое простое. Есть угрозы пострашнее. К примеру, как вы сами лучше меня знаете, модифицированный вирус может стереть с лица Земли все человечество…

Я пробормотал:

– О глобальных рисках я знаю. А вы что, решили их… предотвращать?

Он кивнул.

– Сейчас в западных странах развивается NanoBioInfoCogno, вы должны знать, что это. Только в Штатах двадцать восемь мозговых центров анализируют сценарии развития хай-тека, а также биотехнологий. В первую очередь на предмет рисков катастроф.

Я поинтересовался:

– Россия обычно отстает… но не настолько же?

Он вздохнул.

– Вы правы, у нас есть такой центр. В отличие от Запада, где силы распылены по странам и даже континентам, у нас все собрано в одном месте.

– Преимущество нашей авторитарной системы, – сказал я. – Так что вас не устраивает?

Он помолчал, я чувствовал, что ему очень хочется скривить рожу, но воспитание не позволяет, и он произнес так же холодно и ровно:

– Там хорошие и ответственные люди. Даже хорошие ученые. Я как-то зашел на одно собрание и послушал, как бурно обсуждали парниковый эффект, который через пару сот лет может чем-то как-то навредить. Посмотрел в файле, над чем работают…

– И что же?

– Опасность падения огромного астероида, взрыв сверхновой звезды, что жестким излучением сотрет и все на Земле, сверхвспышка на Солнце, извержение сверхвулканов типа Йеллоунстоунского и множество вселенских катастроф, на которые мы никак повлиять не можем…

– Понял, – сказал я. – Так создайте второй Центр. И соберите в нем специалистов, которые займутся не тем, что грозит через сто лет, а сегодня-завтра. И которые необходимо успеть предотвратить.

Ингрид тяжело вздохнула. Мещерский проговорил медленно:

– Владимир Алексеевич, вы сказали именно то, что мы и хотим предложить вам.

В кабинет вошел с гигантским планшетом в руке второй аристократ, еще более джентльменистый, чем сам Мещерский, это значит, званием и положением ниже, безукоризненный от короткой прически до кончиков туфель коричневого цвета.

Мещерский кивнул в его сторону.

– Один из моих помощников, майор Бронник. Бронник Лаврентий Петрович!.. Не Павлович, не путайте, это его почему-то обижает… хотя никак не пойму почему.

Я не купился и не стал объяснять, почему, а сам Бронник лишь движением бровей выразил неудовольствие, лицо оставалось неподвижно внимательным и бесстрастным.

– Вас не представляю, – продолжал Мещерский, – он вас знает… по крайней мере имена. И то, во что мы хотим вас втянуть. Лаврентий Петрович… кстати, сядьте поближе.

Майор сел между Мещерским и мной, опустил на стол планшет, тонкий и гибкий, на экране сразу появился график.

Ингрид сидит тихая, как мышь, всего лишь капитан, но я доктор наук, это что-то типа тайного советника со звездой и лентой через плечо, так что благоговения не испытываю, что и правильно, наука превыше всего, а ученые – высшая раса.

Бронник произнес серьезным интеллигентным голосом:

– Самые лучшие умы должны быть в науке, это несомненно. Это гарантирует и выживаемость нашей цивилизации, и ее прогресс. Но сейчас сложилась уникальная ситуация…

Я спросил с интересом:

– Да ну? Лучшие умы должны быть в полиции?

Он покачал головой.

– Все обострилось. Правоохранительные структуры вынуждены бороться не с мелкими и даже крупными преступниками, как было всегда, но… и с самими учеными.

Я насторожился, сказал с прохладцей:

– Простите, мне как-то не нравится сам этот тон. И настрой. С наукой пусть борются попы, религиозные фанатики, террористы и всякие полупомешанные правозащитные бабки.

Мещерский сказал осторожно:

– Простите, вы не в курсе…

– Так введите, – ответил я сдержанно, – но предупреждаю, я – человек науки. Моя помощь была разовой. Ваше отношение к науке не разделяю.

– Помогли дважды, – подсказал Мещерский, – и оба раза просто неоценимо.

– Пусть дважды, – ответил я нехотя. – Но я не работаю у вас.

Бронник сказал со вздохом и терпеливостью:

– Позвольте мне. Всего сто лет тому вся наука была сосредоточена в Европе. Более того, в одной-единственной стране, Германии. Вам трудно поверить, но тогда Германия считалась страной ученых, Франция – моды, а Штаты – техников. В период между Первой и Второй мировыми войнами Штаты получили большой приток ученых из Европы, что бежали от призрака близкой войны, потом еще больше ученых вывезли из разоренной Европы после Второй мировой… и что получилось? Да, два супергиганта с ядерным оружием. Но это тогда всего два. Сейчас же и ядерное оружие уже в ста двадцати странах, что, согласитесь, не придает миру стабильности, но еще более страшно, что научно-исследовательские центры, оснащенные по последнему слову техники, возникли буквально в каждой развитой и недоразвитой стране!

– Это же хорошо, – сказал я. – Сто ученых лучше, чем один, а сто тысяч лучше, чем тысяча.

Мещерский промолчал, а Бронник покачал головой, взгляд его не отпускал моего лица.

– Это в идеале. Но вот вы знаете ли, что делается за железным занавесом в Северной Корее?

Я вздохнул.

– Да что вам далась эта Северная Корея?

– Просто самый навязший в зубах пример, – согласился он. – Сейчас таких корей сотни по свету. С тысячами лабораторий, где то ли новую чуму создают, то ли серую слизь…

Я ощутил неприятный холодок во внутренностях. Бронник внимательно следил за моим лицом.

– Улавливаете?

– Да, – буркнул я.

– Сложилась ситуация, – пояснил он, – когда глобальные угрозы миру возникают сразу в сотне мест планеты. А чтобы бороться с ними, увы, уже недостаточно ни ЦРУ, ни ФБР, ни МИ-шесть. Во-первых, угроз слишком много. Во-вторых, они зачастую в закрытых государствах. Или в закрытых для посторонних зонах. А в-третьих, что самое неприятное, такие центры находятся под охраной самого правительства тех стран. Пусть не всегда гласной, но как вы понимаете, правительство может обеспечить такую охрану, через которую никакое ЦРУ не переберется.

– КГБ бы перебралось, – буркнул я.

Он кивнул.

– Согласен, КГБ действовало решительно, ветераны ЦРУ и других разведок всегда им завидовали. Но сейчас КГБ нет, а ФСБ такая же бюрократическая структура, как и ЦРУ, ФБР, АНБ и прочие погрязшие в бумагах и взаимных интригах организации. Скажу честно, у нас нет адекватного ответа на быстро возникающие угрозы.

Мещерский вставил:

– Не России угрозы, Штатам или кому-то еще, а всему человечеству.

Я пробормотал:

– Кому вы говорите? Лучше вас знаю. И что… вы те ребята, что берутся противостоять глобальным угрозам? Не смешите.

Ингрид метнула на меня злой взгляд, я и сам ощутил, что перегнул, но к военным у меня инстинктивная неприязнь, пусть и в гражданских костюмах. Трудно выдавливать из себя это глупо-детское, когда пираты и разбойники – это хорошо и романтично, а стражи порядка – гады и приспешники кровавого режима.

Мещерский и Бронник переглянулись, вид у Бронника стал таким, что надо ли с ним спорить и переубеждать, яйцеголовые считают себя умнее всех на свете, к силовым структурам относятся так же, как писатели и грузчики, дескать, тупые громилы, душители свобод и те сволочи, что не разрешают орать на улице веселые песни в три часа ночи.

Бронник продолжил сдержанно:

– Есть глобальные угрозы, которые создает природа, например, землетрясение, цунами или бабахнет астероид… Да, там мы сделать ничего не можем. Но если угрозы создают люди, то… мы ведь тоже люди?

Я покачал головой.

– За всеми не набегаешься. Все верно, совсем недавно страной науки считалась Германия. Но сейчас в одном Китае научно-исследовательских центров больше, чем в Германии, Франции… и вообще во всей Европе!.. Даже в Иране больше, чем в Германии и Франции, вместе взятых. И уровень исследований выше, чем в Германии, что совсем позор… И что вы можете сделать?