Султан приказал Юсуфу-паше, сераскиру[72] Бендер, принять Карла как гостя Османской империи. Это означало, что турецкая казна брала на себя содержание шведов. Сераскир выслал навстречу королю чауша[73] и приготовил торжественную встречу. Для шведов в «чудесном месте» под городом был разбит лагерь, куда отправили десятки повозок с провизией. Сам сераскир с толпой великолепно одетых всадников встретил Карла в пути и сопровождал его до города. Король с почетным конвоем проехал через Бендеры, салютующие ему орудийными залпами с крепостных валов, и направился в лагерь. Здесь, у роскошной шелковой палатки, его приветствовал караул янычар под оглушающие звуки военной музыки.

Лагерь под Бендерами стал последним земным пристанищем Мазепы. 22 августа 1709 года гетман умер. Его похоронили близ Бендер, но затем гроб выкопали и отправили в Яссы. На Украине долго жила легенда, что похороны были фиктивные, а на самом деле Мазепа пробрался в Киев, принял схиму в Печерской лавре и умер в покаянии.

Вслед за смертью Мазепы Карл узнал о кончине 21 января 1708 года в Стокгольме его старшей сестры Ядвиги Софии[74], матери молодого герцога Голштинского Карла Фридриха. Гонец из Швеции принес эту весть еще в конце июня под Полтаву, но тогда ввиду ранения Карла было решено скрыть от него печальную новость до лучших времен. Однако тяжелые времена сменились еще худшими, приближенные короля все медлили и, наконец, в Бендерах показали Карлу письмо его бабки с сообщением о случившемся.

Это письмо совершенно подавило Карла.

– Ах, сестра моя, моя милая сестра! – воскликнул он несколько раз и закрыл лицо плащом. Видно было, как он сжимал под ним руки, а когда он снова показал лицо, его веки были влажны от слез.

Несколько дней Карл не мог совладать с горем и полностью отдался скорби, позабыв обо всем. Это дало повод некоторым европейским дипломатам в Стамбуле, плохо знавшим характер Карла, известить свои правительства, что шведский король пал духом от неудач. Так, австрийский посланник Тальман писал, что Карл «благодаря своему настоящему тяжелому положению впал в меланхолию». Насколько эти слова не соответствовали действительности, явствует из письма Карла Государственному совету в Стокгольм (осень 1709 г.), где среди прочего говорится: «Потеря [под Переволочной] очень велика, но неприятелю не удастся тем не менее одержать верх или извлечь какие-либо выгоды; необходимо лишь не падать духом и не выпускать дела из рук».

В декабре король оправился от раны и сразу принялся за обычные занятия – верховую езду, охоту, маневры, утомляя ежедневно трех лошадей и всех своих подчиненных. Единственным отдыхом, который он себе иногда позволял, была игра в шахматы; причем Карл постоянно проигрывал, так как и на шахматной доске стремился атаковать в основном королем. Неудачи и здесь не заставили его переменить тактику.

Впоследствии барон Фабрициус, камер-юнкер герцога Голштинского, любезный молодой человек, неплохо знавший французскую литературу, незаметно приохотил короля к чтению. Он дал Карлу трагедии Корнеля, Расина и сочинения Депрео. Наибольшее впечатление на короля произвел «Митридат» Расина. Сходство судьбы побежденного и жаждущего мщения боспорского царя с его собственной участью взволновало Карла, и он не раз указывал Фабрициусу на поразившие его воображение строки. Но сатиры Депрео ему не понравились из-за насмешек над великими людьми. Прочитав ту часть 8-й сатиры, где Депрео называет Александра Великого сумасшедшим и одержимым, Карл в гневе даже разорвал страницу.

Шведский лагерь под Бендерами, как когда-то Альтранштадт, стал местом паломничества европейцев, проживавших в Стамбуле, а также турок и татар. Последние толпами стекались сюда, чтобы подивиться на странного гяура, воздерживающегося от вина и женщин и дважды в день встающего на молитву. Некоторые правоверные даже называли Карла «настоящим мусульманином». Карл предоставлял любопытным сколько угодно глазеть на себя, но близкими отношениями с турками гнушался.

Янычары, приставленные к королю для охраны, обожали его за смелость и щедрость. Поскольку шведы все необходимое получали от сераскира, Карл истощал остатки своей казны, раздавая направо и налево денежные награды. Будучи щедр сам, король и в других не любил расчетливости. В Бендерах его любимцем сделался барон Гротгузен, охваченный такой же страстью к приключениям и расточительности. Именно последнее качество барона побудило Карла назначить его на должность главного казначея. О том, каким образом расходовались казенные деньги, дает представление следующая история. Однажды Гротгузену пришлось дать отчет королю о 60000 далеров, истраченных им из королевской казны. Гротгузен уместил отчет в одно предложение:

– Десять тысяч далеров выдано шведам и янычарам по приказанию вашего величества, а остальные истрачены мной на собственные нужды.

Карл улыбнулся:

– Я люблю, чтобы мои друзья таким образом представляли свои отчеты! Если Мюллерну[75] приходилось давать отчет о нескольких тысячах далеров, он заставлял меня прочитывать целые листы. По мне, уж лучше лаконичный отчет Гротгузена.

Когда один пожилой офицер, слывший за очень расчетливого человека, неодобрительно высказался о расточительности Гротгузена и попустительстве короля, Карл сказал:

– Я даю деньги только тем, кто умеет ими пользоваться.

Все же в королевской казне были и другие статьи расходов, и те, кто получал по ним деньги, вскоре показали, что они умеют тратить презренный металл с большей пользой для короля.

В начале XVIII века Турция владела обширными территориями в Азии, Европе и Африке, господство над которыми держалось почти исключительно на военном насилии. Турецкий султан – Великий сеньор, или Великий турок, как называли его в европейских дипломатических документах, – считался одним из самых могущественных государей. Внутри Османской империи он именовался «земным Богом», «сыном Божиим», «братом Солнца и Луны», «раздателем всех венцов на свете» и тому подобными пышными прозваниями и обладал неограниченной властью.

Стамбул был Парижем этой разношерстной империи. Европейская мода справляла здесь свои триумфы. Султан и вельможи соперничали в придумывании увеселений, устройстве празднеств и пиров, возведении дворцов и парков. В окрестностях Стамбула, на берегах небольшой речки, известной у европейцев под названием «Сладкие воды Европы», были сооружены роскошный султанский дворец Саадабад и около 200 более скромных дворцов – кёшков – придворной знати. Вельможи особенно изощрялись в разведении тюльпанов, украшая ими свои сады и парки. «Стиль тюльпанов» проявился и в архитектуре, и в живописи, как и вся эта эпоха вошла в турецкую историю под названием «la le devri» («время тюльпанов»).

Все люди, живущие во дворце, считались рабами султана и имели единственную обязанность – угождать его прихотям. Бороду – отличительный признак мужчины и господина – здесь носили только сам султан и бостанджи-паша (главный садовник, нечто вроде дворцового коменданта). Последний был вхож к султану в любое время суток; его посылали к тому, кого султан хотел лишить головы.

За всеми делами надзирали евнухи – черные и белые. Черным евнухам поручался присмотр за султанскими женами, поэтому кызлар-ага, глава черных евнухов, пользовался огромным влиянием. По турецким законам даже простой взгляд на жену султана карался смертью. Когда прекрасные пленницы гарема гуляли в саду, садовники выстраивались на валу с большими полотнищами на древках, образуя вокруг женщин полотняную стену. Черные евнухи в это время внимательно наблюдали за потупившими глаза садовниками: заметив нескромный взгляд, они тут же отрубали несчастному голову.