Никто не пожалел о старой Ноэме. Ее тело оттащили подальше от поселка и просто закопали в песок, там, где хоронили рабов. Турона кричала, что еще надо отрезать Ноэме голову и положить к ногам; переживала, чтобы старая луркхерха не оживала по ночам, и не стала привидением-марой.
- Всю жизнь, всю мою жизнь ведьма пила мою кровь, - жаловалась Турона. - Наконец сдохла, старая кроаке. Вот увидите - еще придет, ляжет вам на грудь, протянет к вашему рту черные когти и пересчитает ваши зубы.
По поверью, призрак - неупокоенный мертвец приходит ночью, ложится сверху на человека, душит и пытается залезть в рот и пересчитать зубы. Верный способ накликать мару - перепить вечером хмельной браги. Если призрак успеет пересчитать все зубы - все, считай человека пропащим, его душа заблудится в страшных подземных лабиринтах Лурку. А лабиринты Черного Властелина, прибежище мегеров, Морок, знаете ли... Хорошему человеку, даже мертвому там делать нечего. Никогда, никогда хьярны по доброй воле не заходили в темные пещеры.
При распределении пищи в хейдрике Белой теперь, без защиты бабушки, доставались лишь скудные испорченные куски, в основном рыбьи головы и хвосты, сырая репа или остатки каши из дикого проса или овса с самого низа котла, пригорелые и с хрустом песка. Всю ненависть и отвращение, которую обитатели хейдрика накопили к Ноэме, теперь выплеснули на ее внучку, которая, по мнению хьярнов, была виновата еще и в том, что привела в поселок воплощение самого Подземного Лурку - Мертвого йоррунга, ожившего мегера, который забрал себе душу Ноэмы, чародейством отрубил руку ярлу и убил десяток лучших пикеров. Все, что принадлежало Ноэме - несколько шкур, кое-какую одежду, мотки пряжи, несколько медных и глиняных горшков разобрали по рукам; у Бреты не смогли отнять только старую шкуру морской собаки, потому что девушка как закуталась в нее, так никогда и не снимала с себя. Кто-то украл у Бреты даже старую деревянную ложку, которой она всегда пользовалась, и девушка теперь вынуждена была черпать и пить горячую похлебку из черепка; новую ложку никто для нее вырезать не хотел. Брета руками пыталась схватить кусок побольше, но у нее вырывали изо рта, отталкивали и били; пощечины и затрещины сыпались часто, при каждом распределении еды. Особенно досталось подружке Мертвого йорунга как-то уже зимой, когда хьярны заметили ее округлившийся живот. В хейдрике подняли особенно громкий крик и гвалт; женщины набросились все сразу, толпой. Белую таскали за волосы и молотили кто чем, называли "мегерона", и "луркхерха", а когда она вырвалась из хейдрика под дождь и бросилась наутек - в спину посыпался град камней.
Сыпался мелкий дождь со снегом, ветер бросался, трепал одежду и завывал в скалах, словно голодный пес. За скалами ревело море. Брета брела наугад, съежившись от холода, охватив плечи руками; дырявая и вытертая котиковая шкура - наследство Ноэмы, и такая же древняя грубая льняная рубашка нисколько не защищали от ветра и дождя. На мутный снег и на грязь под ногами то и дело капало красным - кровь из рассеченной брови и разбитого носа никак останавливалась, смешиваясь с дождевой водой и растекаясь подтеками по груди.
Никаких мыслей не было. Была боль; саднило и ныло тело. Было холодно; очень холодно и мокро, ветер, казалось, продувал насквозь. Босые ноги совсем окоченели, хлюпая по воде и снегу. Не было, не было мыслей. Была одно - скорее вернуться в хейдрик, к теплу, протянуть руки к огню... Но пусть они лягут спать; уже темнеет, и скоро станет ночь. К огню, к теплу. А там - как будет, так и будет...
В шале пахло ольхой, хвоей и чистым снегом. Теплое брюхо камина потрескивало дровами. В прозрачную стену издали, не решаясь нарушить девственную белизну склона, заглядывали горы, одетые в морозные юбки еловых лесов.
Они устроились прямо на полу.
- Любовь - это когда соединяются два глойса, - говорил Тай, наливая в бокалы красного из высокогорлой узкой бутылки. - Вот так, краешками, как два облака, соединяясь в одно.
На снежную грудь Вайсхорна сейчас оперлась белая тучка, словно присевшая отдохнуть голубка.
Вино пахло летом. Терпкий вкус, уколов кислинкой, разливался эфирным мускатным ручьем, принося, как в ладошке, спелую виноградную гроздь и поцелуй солнечного луча. Вспоминались, явственно ощущались прохлада утренней росы на босых ногах, и ветерок по спине; слышалось как гудят пчелы над медовым лугом.
- Мы будем вместе - всегда, так же как сейчас.
Через стекло бокала лицо Тая выглядело толстенным... Айла улыбнулась.
- Ты глупый и наивный мальчишка. Большой, но такой наивный...
Тай, курсант последнего курса академии боевой менталистики уже принял комплекс регенерации. Они никогда не смогут завести ребенка. Целибат - вещь суровая, и не оставляет вариантов для некоторых нюансов...
- Но ведь любовь - это не только соединение тел? - горячился Тай. - Мы же всегда чувствуем друг друга, у нас - ментальное единство! Мы же можем быть вместе - на уровне душ...
Вино отдавало кислинкой, но отчего-то стало соленым.
Молчали. На Вайсхорн прилетела еще одна тучка, подвигая бочком первую... Тихонько потрескивал камин, облизывая красный рот светящимися языками. Где-то наверху, на чердаке, возились голуби.
- А знаешь что? - прервал затянувшееся молчание Тай. - А давай полетаем? Прямо сейчас?
А что? Это тоже способ стряхнуть уныние... Любовь как соединение глойсов. На ментальном уровне. Две параллельных ментальных пути, обоюдное духовное обогащение...
- Оденься, - сказала Аяла, когда они уже выбегали во двор, настраивая глойсы для полета, и одевая лыжи. - Там мороз - минус пять.
Тай засмеялся, мельком глянув на себя - футболка и шорты - чем не одежда для минус пяти?
- Ты, наверное, забыла, что я теперь - полубог? - схватил Аялу за руку. - Я - йорг! Моё тело неуязвимо! Ни холод, ни жара, ни камни с неба!
Они взяли разгон по белому склону, оттолкнулись... и полетели. Вверх, вверх, на тугих воздушных потоках, над головами заснеженных елей, над скалами и над пропастью. Глойс понемногу выпускал; коснувшись лыжами снега, проехавшись и оттолкнувшись, они опять взмыли вверх, к белой тучке на груди Вайсхорна...
Брета, еще частью сознания летая над вершинами невиданных гор, очнулась. Под ногами хлюпала жидкая грязь. Сердилось море, вздыхал на террасах лес и сыпал мокрый снег. Беглянка оглянулась, пытаясь разглядеть, как далеко она зашла. Она уже давно перебралась через камни у Гребня - даже не заметила; слева темнели скальные уступы, поросшие кустарником, справа - обрывистое нагромождение каменных глыб на берегу, за которым ворчало и злилось море. "Это тропа в гард, к пещерам рабов" - узнала окрестности Бру. "Я далеко забрела, почти к самым пещерам, пора возвращаться в хейдрик. Там, наверное, все уже улеглись".
На снежную грудь Вайсхорна легла белая тучка. Вино пахло летом...
Брета вытерла тыльной стороной ладони кровь на губе, постояла еще мгновение... И пошла обратно, к поселку.
Тварь она увидела в нескольких шагах впереди себя на тропе. Небольшое, похожее на мокрую лису существо сейчас наклонило голову, вылизывая человеческую кровь на камнях и на снегу - там, где капало из разбитой губы у Бреты. Приглядевшись, девушка вздрогнула: ей никогда не приходилось видеть такого создания. Похожая одновременно на небольшую собаку, скорее, на грязно-серую с рыжими полосами лису, существо одновременно напоминала огромную крысу, роттера. Позади волочился по земле голый крысиный хвост. Собака, видимо, имела щенков: под животом были заметны черные набухшие соски.
Существо подняла морду, облизнулась и посмотрела на хьярнку. Показалось, что на голове существа нет кожи - лишь голый череп, частично покрытый клочьями шерсти; угрожающе торчали загнутые клыки. Фосфорные зеленые огоньки зажглись в глазах зверюги. Брете стало жутко. Она не могла сейчас отвести взгляд от зловещих огоньков в глазах собаки. Кругом - ни души, темнота подползает со всех сторон.
