Я подхожу ближе к зеркалу, рассматривая плечо. На нём красуется большой тёмно-фиолетовый кровоподтёк. Странно, почти не больно, а такой синяк остался.
- Это засос, – сдерживая улыбку говорит Пит, заметив моё замешательство. – Думаю, этого пока хватит, чтобы убедить чёртового старика, что я не особо деликатен с тобой.
- Верно, – протягиваю, всё ещё смотря в зеркало на отметину. – Он знает, что прежний Пит такого бы себе не позволил. Это как печать.
Я не хотела акцентировать внимание на том клейме, просто так вышло само, но мы оба вспомнили эту птицу, что выжжена Питом у меня на другом плече. В комнате повисло молчание, оно словно отражалось от глянцевой поверхности кафельных стен, умножая свою силу.
- Я выйду первым и покину комнату. Меня не будет до вечера. Ты покрасуйся перед зеркалом в комнате, камера как раз над ним, и это будет видно, – Пит указал на синяк на плече.
Я кивнула, хотя мне ужасно хотелось спросить, почему он будет отсутствовать так долго. Но я вспомнила своё обещание повиноваться, и отмела эту идею.
***
День тянулся словно резиновый, показавшись мне вечностью. Я сделала всё, как велел Пит. Вышла немного позже него, предварительно растерев до красноты глаза. Полежала, рыдая на кровати, поразглядывала отметину на плече перед зеркалом, стараясь не поднимать глаза на камеру. Когда я не знала, где она, то меня и не тянуло сделать это, но теперь! Меня просто подмывает посмотреть туда и сказать всё, как Джоанна на интервью. Но я сдерживаюсь. Никто не должен знать, что я в курсе наблюдения.
Когда солнце стало отбрасывать по комнате косые красноватые лучи, я поняла, что день подходит к закату. В это же время раздался сигнал, сообщивший, что камеры отключили. Кто же это делает? Пит сказал, что в диспетчерской охраны у него есть свои люди. Но кто же так рискует жизнью ради меня и него? Это для меня загадка, но Пит не особо захотел говорить об этом. Попробую узнать у него позже.
Время шло, но Пит так и не возвращался. Я была и рада этому, потому что момент с отметиной (слово «засос» меня как-то коробит) меня смутил. Даже не сам процесс, а тот взгляд, с которым я встретилась в зеркале. Но в то же время и тревожилась. Что он делает? Где он? Всё это очень опасно, да и я тут просто вою со скуки в этой запертой комнате.
Камера отключена, так что я вольна делать что хочу. Я разглядываю полку с книгами. Скучно. Никогда не любила читать. Журналы с красивыми девушками. Пит это читает? Я даже начинаю заливаться краской, представляя, что там внутри. Не выдержав, приоткрываю один, словно воришка, но обнаруживаю, что это просто светская хроника. Питу нужно быть в центре событий, как любимцу «правителя».
Продолжая исследовать комнату, я замечаю, что при шагах пол в одном месте у северной стены за тумбой отдаёт глуховатым звуком. Меня это настораживает. Это место скрыто от камеры с любого угла обозрения. Про себя я довольно отмечаю, что навыки наблюдения, почерпнутые с охоты, никуда не исчезли. Наклоняюсь, чтобы простучать то место, но вдруг слышу шаги. Пит? Я поспешно отхожу в другой угол комнаты.
Но это лишь безгласая в сопровождении миротворца принесла мне ужин. Пита всё нет.
Я ужинаю в одиночестве, после чего решаю включить телевизор. Всё, что там идёт – прямая или скрытая хвала Президенту и сохранившемуся режиму. Всё это тошнотворно, и я выключаю бесполезный прибор. Всё остальное время – закат и наступление ночи – я наблюдаю в окно, сидя на подоконнике. Неужели мне придётся провести здесь взаперти долгие недели и месяцы? Я и дня выдержать не могу.
Ночью Капитолий почти так же светел, как и днём. Множество разноцветных огней превращают его в город-праздник. Город-праздник и город-смерть – вот его имя.
Когда стрелки старинных часов над кроватью показывают одиннадцать, я решаю идти спать. Думаю, Пит занят чем-то важным, поэтому и не вернулся. Может, он вернётся ночью?
Я снова принимаю душ, переодеваюсь в принесённое горничной ночное белье, вид которого меня откровенно смущает. Но что поделать – маскировка. Залезаю под одеяло и смыкаю веки.
Сон приходит не сразу, уступая место назойливым мыслям. Я пытаюсь разобраться в своих чувствах. К Питу. Это сложно. Когда он пытал меня, то я сказала, что люблю его. Тогда я говорила откровенно, тогда я думала, что мне уже всё равно, что я ничего не теряю и не приобретаю. Но теперь это имеет значение. Пит не возвращался к этому разговору. Пока. Но что, если он снова спросит? Любовь, как жизнь, у каждого своя. Она имеет разные обличья, и у каждого своя правда о ней. Среди всех дивных чувств, щедро рассыпанных рукой природы, именно она для меня совершенно непонятна. Те ощущения, которые я испытывала от прикосновений Гейла, совсем иные, чем к Питу. Вторые намного сильнее, крепче, хоть и не такие яркие. Да, думаю, я люблю его до сих пор. Только что я скажу, если он спросит, ведь действия мои после его признания кричат об обратном?
Я и не заметила, как заснула, так и не дождавшись Пита. Открыв глаза, я увидела, что в углу экрана телевизора маленькие электронные часы показывают начало третьего ночи. Я поняла, что в комнате не одна. Рядом раздавалось спокойное размеренное дыхание. Пит спал. Тут я заметила, что прядь моих волос покоится в его полуоткрытой ладони, обвивая указательный палец. Пит засыпал, думая обо мне. Коктейль чувств снова начинает бурлить во мне. Какая-то странная радость, волнение, лёгкая дрожь… Но и противный червь страха не отступает далеко, тихо напоминая о боли, принесённой этими руками.
Я осторожно вытягиваю прядку из ладони, стараясь не разбудить Пита. Этаж, на котором находится комната, очень высокий, поэтому, несмотря на ночные огни города, лунный свет заглядывает в комнату, окрашивая её в серебристые цвета.
Я не удерживаюсь и украдкой смотрю на посеребрённый лунным светом профиль спящего парня. Пит красив. Высокий лоб, прямой нос, чёткая линия плотно сжатых губ. Я не раз видела его спящим, пусть так детально и не рассматривала, но замечаю, что раньше он во сне так не сжимал губы. Наверное, это отпечаток той «игры», которую он вынужден вести для Сноу. Закрытость ото всех. Даже во сне он напряжён.
Мне почему-то ужасно захотелось прикоснуться к этим губам, будто это расслабит их, расслабит его. Я нерешительно протягиваю руку и прикасаюсь пальцем к его верхней губе. Сердце замирает. Она такая мягкая…
Светлые ресницы чуть дрогнули, и Пит распахнул глаза. Я спешно отдёрнула руку, но так и осталась нависать над ним, не в силах просто отвернуться. Пит с секунду смотрит на меня, словно не узнав, в его взгляде пустота, растерянность и… Я не успеваю определить, что именно, как его рука вцепляется мне в горло.
- Пит, – хриплю, хватая воздух. – Камеры отключены…
Но он не реагирует, лишь сильнее сжимая пальцы. Я вижу в его глазах проблеск какой-то эмоции. Какой? Пит резко притягивает меня прямо за горло к себе и целует. Грубо. Неприятно. Мгновение – и он переворачивает меня на спину, придавливая к кровати тяжестью своего тела. Его рука на моём горле. Его губы на моих губах. И неожиданно для себя, я поддаюсь его поцелую, его напору, позволяя его языку проникнуть в мой рот. Вторая его рука ложится мне на грудь, больно сжимая. Дальше – больше. Пит бесцеремонно задирает мою ночную сорочку, устраиваясь у меня между ног. И тут я прихожу в себя. Это не он, не Пит. Это кто-то другой в его облике. Тот, кто приносил мне боль в камере пыток, только это не маска…
Пытаюсь оттолкнуть его, сбросить с себя.
- Отпусти меня, Пит! Пожалуйста, приди в себя!
Он замирает и вдруг резко отстраняется.
- Китнисс?
Понятия не имею, что значит его вопрос. Он что, не узнал меня?
Парень садится на колени на кровати, закрывая лицо руками.
- Прости, – шепчет он сквозь ладони. – Я не… Я же говорил, что врач заменил только половину яда, остальное отравляет меня до сих пор. Прости, прошу.
Парень поднимает на меня глаза, полные истинного раскаяния.
- Это ты прости, – бормочу, тоже присаживаясь на кровати. – Я не хотела тебя разбудить.
