Во время трапезы парень еще не раз заставляет меня улыбнуться. В какой-то момент может показаться, что мы с ним на пикнике, а не на арене, где нас могут убить в любую минуту. Мысленно ругаю себя за легкомыслие, но не могу попросить Финника замолчать. Мне не хочется разрушать эту идиллию, полет нашей фантазии, мечту. Ему и так сейчас сложно. Пусть отвлечется, не будет переживать хотя бы еще пятнадцать минут. Он же будет счастлив, ты же знаешь.

Наш завтрак занимает около часа. Потом мы еще раз перепроверяем свои запасы, прячем остатки еды, я вновь забираюсь на дерево, чтобы уточнить маршрут. Наш путь лежит на север, к горам. Правда, ни один из нас не знает, зачем мы вообще туда идем. Что нам делать?

Но мы предпочитаем такие вопросы не обсуждать. Идем и идем себе спокойно. В какой-то момент Финник снова начинает шутить, мы дурашливо скачем друг перед другом, строим гримасы. Потом он начинает щекотать меня, не смотрит себе под ноги, спотыкается об корень и снова оглушительно хохочет. Я протягиваю ему руку, помогаю подняться, он оказывается прямо передо мной. Я заглядываю ему за плечо и вижу чью-то фигуру…

Тело срабатывает моментально. Я резко отталкиваю Финника в сторону, а он, будто прочитав мои мысли, выхватывает свое оружие. Крепкий мужчина с пятого этажа попадает на заточенные острия трезубца ровно в тот момент, когда нож, пущенный им, вонзается в мой живот. Под грохот пушки я вытаскиваю лезвие, вошедшее в меня примерно наполовину, и тупо смотрю на кровь на своих пальцах. Нож падает из ослабевших рук, ноги подкашиваются, я откидываюсь назад. Финник подхватывает меня ровно в тот момент, когда я уже готова встретится с землей. Он опускается на траву, кладет мою голову на свои колени и начинает поглаживать мои волосы. В его глазах блестят слезы.

- Китнисс, все будет хорошо, - дрожащим голосом произносит он. Только вот знает, что врет. Я не дурочка. Меня ничто сейчас не спасет.

Мне больно, хочется плакать, но слез почему-то нет. Я знаю, что он чувствует, когда протягиваю ему руку, а он хватается за нее, будто утопающий. Будто умирает он, не я. Точно так же я чувствовала себя, когда умирала Рута.

- Не плачь, пожалуйста, не плачь, - хрипло прошу я, вытирая слезы с его щек. Никогда их не видела. На его лице теперь моя кровь.

- Это все из-за меня, - шепчет он и зажмуривается.

Пытаться убедить его глупо. Я не переспорю. У меня нет сил спорить. Я устала. Мне хочется спать. Но я не могу оставить его совсем одного.

- Китнисс, пожалуйста, не закрывай глаза, - умоляет он. Будто не знает, что просит о невозможном.

Я распахиваю глаза так широко, как могу. Этого хватит на пару минут, пока во мне еще есть силы, потом это станет слишком сложно. Смерть приносит покой. Я хочу покоя. Я хочу отдохнуть. Я хочу умереть, но я не могу оставить его одного. Я не могу бросить сестру. Я не могу умереть с осознанием, что Пит сейчас плачет. Того, что Гейл так же широко раскрывает глаза, не смея отвести взгляд от экрана. Он знает, что в глазах уже стоят слезы. Моргнет – расплачется. Я не могу помнить белые костяшки Хеймитча. Я не смогу найти покой, потому что им всем больно. Они все дорожат мной. Той, что приносит только боль и несчастья. Та, что сейчас умирает из-за собственной глупости.

- Ты еще не проиграл, Финник, - из последних сил шепчу я. Господи, как же хочется спать… - Значит, нет смысла сдаваться. Пожалуйста, не опускай руки. Ради меня.

Я плачу. Мне не страшно, но я плачу. Почти не больно, только хочется спать.

Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне всего лишь семнадцать. Мой дом – Дистрикт номер двенадцать. Он разрушен из-за меня. Мало кто выжил. Я трибут трех Игр. И победитель первых. Символ восстания. Теперь еще и мученица. Сейчас всем больно. Прим, Питу, маме, Хеймитчу, Финнику, Порции, Мадж, Сей…Оказывается, я кому-то дорога. Кто-то меня любит. Я опять их разочаровала.

Я смотрю мимо лица Финника, на небо. Мне чудится большой черный планолет со странным знаком на одной из сторон. Мне чудится странный шум. Или…

Из последних сил я указываю на небо. Финник непонимающе морщится, поднимает голову и замирает. И начинает смеяться. Он смеется сквозь слезы, у него, кажется, истерика. Его трясет, а значит трясет и меня. Я не понимаю причину его смеха. Мне так хочется спать.

- Нет, Китнисс, нет, пожалуйста, нет, – Финник уже умоляет меня, смеясь и плача одновременно.

Его силуэт расплывается. Мне сложно смотреть на него. Я закрываю глазу, но еще дышу, хотя это очень больно.

- Нет, потерпи еще чуть-чуть. Умоляю, потерпи. Не смей засыпать! Посмотри на меня! Посмотри, ну же! – он трясет меня за плечо. Я распахиваю глаза, но практически сразу закрываю их обратно. - Китнисс, не оставляй меня одного. Китнисс, мне страшно, - шепчет мне он с такой болью в голосе, что я заставляю пальцы сжать его руку.

Его голос затихает где-то вдали. Перед закрытыми глазами предстает образ смеющегося отца, Руты, поющей песенки, Пита, что-то весело рассказывающего Финнику, Гейла с луком и стрелами. Они машут мне рукой, подзывая к себе, а я не могу сделать ни шагу. За моей спиной вырастают крылья, руки покрываются перьями. Теперь я - сойка-пересмешница. И не могу произнести ни слова. Я могу лишь повторять песни отца, Прим и Руты. Я лечу, но не знаю, куда. Я падаю, потому что перья превращаются в камни. Я тону, а все дорогие мне люди все так же машут мне руками. Мои враги превратились в рыб и отщипывают от моего тела кусочки.

Мне не больно, не страшно, но безумно хочется, чтобы все это закончилось. Голос Финника все еще звучит в моей голове. Я тону, мои легкие наполняются водой, но дышать становится все легче. Мне хочется смеяться. Мне снова чудится улыбающийся отец, а потом все взрывается миллионами осколков. Дальше только белый свет…

========== Глава 21. ==========

POV Китнисс.

В полночь, в полночь, приходи

К дубу у реки,

Где вздернули парня, убившего троих,

Странные вещи случаются порой,

Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?

Я открываю глаза. Где я? Смотрю на свои ладони. Я будто соткана из дымки, из тумана. Тело, руки, все будто светится изнутри. Я прозрачна. Мне страшно.

В полночь, в полночь приходи

К дубу у реки,

Где мертвец своей милой кричал: «Беги!»

Странные вещи случаются порой,

Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?

Я замираю, услышав знакомую мелодию. «Дерево висельника». Я не пела эту песню десять лет, потому что она запрещена, но помню слова так ясно, будто исполняла ее еще вчера. Я вспоминаю, как отец напевал ее мне, в лесу, когда взял меня с собой. А потом я сидела на полу вместе с Прим, которая едва научилась ходить, и плела нам венки из пеньки, как в песне, в третьем куплете. Я не понимала слов, но мне нравился мотив. Тогда я повторяла все песни, следом за отцом, лишь бы они мне нравились. А мама вдруг закричала, забрала у меня ожерелья и начала ругать папу. Мы с Прим испугались, ведь мама никогда раньше не кричала. Я заплакала и выбежала из дома. Отец быстро меня нашел, ведь тогда было всего одно место, где я могла быть: тайник под кустом жимолости. Он утер мои слезы и сказал, что все в порядке, просто нам с ним лучше не петь эту песню, потому что мама будет сердиться. После этого я запомнила эту песню навсегда.

В полночь, в полночь приходи

К дубу у реки

И надень на шею ожерелье из пеньки.

Странные вещи случаются порой

Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?

Я узнаю этот голос из тысячи. Мягкий баритон напевал мне колыбельные, читал сказки, когда я была совсем маленькой. Я помню, как мама стояла у дверей, прислонившись к косяку, и слушала голос отца. Он был всей ее жизнью. Не удивительно, что она не смогла жить, как раньше, когда его не стало.

- Китнисс, - негромко зовет меня все тот же голос. Я оборачиваюсь и вижу улыбающегося отца.

Он протягивает ко мне руки, и я заключаю его в крепкие объятья. Он поглаживает меня по голове, а я снова чувствую себя семилетней девочкой, не знающей боли и горя. Пока отец был жив, у меня было детство, была радость, счастье. Только вот в тот момент, когда папа взорвался в шахте… Там, наверное, было и мое детство…