Я, как можно аккуратнее, вырезаю нужные фотографии из старых альбомов и приклеиваю их уже в новый. Китнисс делает записи внизу.
- Это ты?- искренне удивляюсь и улыбаюсь, глядя на очередное постаревшее фото.
Девочка на нём выглядит как совершенно обычный ребёнок. Без забот, без горя и голода, одетая в хорошую одежду. Длинные тёмные волосы заплетены в две косы, на лице счастливая улыбка. Тогда в семье Эвердин не было Прим, но зато был жив отец.
- Да,- отвечает чистая противоположность той девочки на фото. Жизнь Китнисс можно полноправно разделить на две части: до и после Игр. Начиная с того самого момента, когда умер её отец. Когда со всем былым счастьем можно было распрощаться.
И я не знаю, какую из этих частей можно считать лучшей.
Китнисс поспешно забирает из моих рук фотографию и сама приклеивает её.
Я не возражаю, а для себя лишь отмечаю, что ворошить прошлое впредь буду только мысленно.
В такие дни я всегда узнаю для себя что-то новое. Как ни странно, но Китнисс тоже не является исключением.
В ходе почти страничного письма под, еще не приклеенным фото, девушка внезапно откидывается на спинку дивана.
- Можно тебя кое о чём попросить?- спрашивает она. Я, не задумываясь, киваю, потому что уже знаю – Китнисс вновь попросит вырезать какое-нибудь фото, или принести книгу из комнаты Прим, так как сама она наотрез отказывается в неё заходить. А мне и не трудно.
Девушка кидает на меня виноватый взгляд, и мимоходом постукивает концом ручки по пустому месту в книге, предназначенному под очередное фото.
- Где?- с готовностью спрашиваю я, поднимаясь с места.
Китнисс смотрит прямо на меня. В серых глазах нет ни доброты, ни злобы. Я вообще не могу понять, что сейчас чувствует девушка! Как будто ждёт чего-то от меня, не давая никаких подсказок на выполнение.
Не успеваю даже спросить, чем я должен помочь, как в голове сам по себе всплывает тот самый незаконченный портрет Китнисс. Осознание приходит как раз в тот момент, когда девушка начинает говорить.
- В этих альбомах,- она кивает в сторону стопок постаревших книг разных размеров и расцветок.- Есть не все фотографии. Я часто бывала в лесу, но помню его только мысленно. Да и что уж там, какие-то фото мы уже никогда не получим.
Китнисс судорожно вздыхает, не переставая нервно теребить ручку.
- Вот я и подумала, что если ты…
- Я… больше не могу рисовать, Китнисс,- отвечаю, не в силах больше выдерживать.
Девушка больше не смотрит на меня, а ручка выпадет из руки, прежде чем она успевает это осознать.
- Не можешь?- тихо переспрашивает Китнисс. Я коротко киваю, присаживаясь на край подлокотника, раз уж теперь идти никуда не требуется.
Больше девушка ничего не отвечает. Её губы превращаются в тонкую полосу, глаза ошарашенно и недоверчиво скользят взглядом по написанной странице, словно выискивая подвох не в моих словах, а в книге.
«Ну! Скажи, что они лишили тебя даже этого! Посмотри, каково ей сейчас!»
- Поверить не могу,- рассеянно отвечает Китнисс. Она то и дело качает головой, словно желает отгородиться от плохих мыслей. Догадывается и винит в случившемся лишь себя.
«А кого же ещё?»
- Думаю, со временем это пройдёт.- Я стараюсь её успокоить, хотя сам далеко не до конца уверен в сказанном.
Китнисс горько усмехается.
«Успокоить её решил? Ну-ну, флаг тебе в руки!»
Но мне это и не требовалось, как оказывается. Так же внезапно горькая обречённость рассеивается, и уголки губ девушки подрагивают в предвкушающей полуулыбке.
Она снова поворачивается ко мне, теперь уже в пол оборота. Всё в её движениях, в выражении лица так и излучает непоколебимой уверенностью.
Она прищуривает глаза и чуть наклоняет голову.
- Ты когда-нибудь бывал в лесу?
***
Дурная это затея. Лес. Конечно, я никогда в нём не был! За исключением пребывания на арене в семьдесят четвёртых Голодных Играх. Да и вряд ли это можно назвать настоящим лесом.
В который раз откладываю затупленный карандаш, отрываю небольшой кусок скотча и приклеиваю очередной лист с иллюстрацией из кошмара на стену. Когда приходит ещё один, я снимаю прежние и, нарисовав, клею новые. В итоге, бумаги на это нелёгкое дело уходит немало. Но доктору Аврелию не трудно присылать мне её стопками почти каждую неделю. Пусть думает, что это для книги.
Да и чего уж там таить, я не хочу вновь расстраивать Китнисс.
Отхожу к двери и любуюсь своей работой. Бело-серые, нарисованные карандашом, изображения сливаются всего лишь в один приступ, а это слишком мало.
Единственная картина, которую я не могу повесить – это портрет. Её портрет. А всё потому, что так и не осмеливаюсь его закончить.
Тяжело вздыхаю, в последний раз за сегодня глядя на эту неординарную «галерею» и, выхожу из комнаты, прихватив куртку со спинки стула.
Китнисс будет ждать меня аж в бывшем шлаке, неподалёку от её разрушенного дома. Брешь в заборе встречается почти каждые пару метров, а про ток вообще можно забыть. Но привычки есть привычки. От них, оказывается, не так-то легко избавляться.
Поэтому когда мы встречаемся в назначенном месте, я не задаю девушке лишних вопросов, а просто жду указаний. Здесь мне придётся рассчитывать либо на неё, либо на удачу, которая, как известно, не всегда была на моей стороне.
Китнисс ненадолго замирает, словно прислушиваясь к чему-то, а потом уверенно двигается в сторону забора. Просто раздвинув в стороны два куска сетчатого забора в месте очередной бреши. Она придерживает своеобразный проход для меня, и мы вместе оказываемся за пределами Дистрикта. На огромном безымянном лесном участке после двенадцатого.
Китнисс боязливо, но целенаправленно идёт через заснеженную поляну прямо к лесу. Я следую за ней.
Если в городе было спокойно, то здесь царит просто невероятная тишина. Кроме редкого пения птиц и размеренного хруста снега под ногами не слышно ни единого звука.
Кажется, чем дольше мы идём по нескончаемой белоснежной поляне без единого следа, тем дальше от нас становится лесная чаща. Я боюсь заходить в сам лес, ведь уже сейчас от этих удивительных просторов начинает кружиться голова.
После долгого пребывания взаперти, Китнисс явно чувствует себя в своей тарелке. Её глаза с удивлением и притуплённым воодушевлением озираются по сторонам. Она хочет поскорее скрыться в лесной степи, при этом всё время, останавливая себя, словно только там сможет найти себе покой.
Здесь абсолютно всё выглядит по-другому! Совершенно неизведанное и при этом такое обычное, словно так и должно быть.
Всего пару шагов и эта сказка окутывает нас целиком; куполом верхушек деревьев смыкается над головой. А сквозь эту паутину ветвей пробиваются тусклые лучи зимнего солнца, преображаясь на блестящем снегу.
Если лес и пострадал за время войны, то сейчас всё это, как и раньше, тщательно скрыто от людских глаз; укутано в нетронутое белое покрывало.
Но на белоснежном ковре нет ни единого следа. Люди до сих пор не осмеливаются заходить в лес. Боятся избавляться от давних рамок и привычек. Снова.
Всё это скрывали от нас. Недоговаривали. Лгали.
На лице у Китнисс улыбка. Она, наконец, получила то, чего хотела. И я готов поклясться, что могу отчётливо видеть, как девушка преображается на глазах. Бледная кожа приобретает естественный цвет, настоящая улыбка, блеск в глазах.
Я всё своё детство проводил, помогая отцу, играя с братьями, тайно пряча незаконченные детские рисунки под матрас кровати, ненароком боясь быть застуканным рассерженной матерью. Это я считал своим домом. Тем местом, где мне было привычно.
Китнисс же – чистая противоположность. Девушка без рамок и границ.
Жестоко наказуемое пребывание в лесу – вот где была она. Вот чему её научил отец, тем самым сделав дочь не только главой семьи после своей смерти, но и совершенно необычной, непохожей на других девушкой.
