Пит медленно отводит взгляд, разглядывает ковер под ногами. Сглатывает и пытается сдержать волнение. «Не думать о ней, не думать…»

– С чего ты решил, что я… справлюсь? – едва слышно спрашивает он.

Гейл выдерживает паузу – говорить искренне с тем, кто был тебе врагом, трудновато.

– У меня просто нет других идей. Китнисс не должна быть одна, она сильная, но и ей нужна защита, плечо, на которое можно опереться. И это не я.

Пит смотрит исподлобья.

– Вы все это время жили вместе? – спрашивает он. – А сейчас вспомнили про меня?

Гейл раздражается.

– Не думай, что мне легко было прийти сюда и сказать тебе все это! Да только Китнисс и так ждала тебя слишком долго, чтобы прошла еще половина жизни, прежде, чем ты сам решишься сунуть нос в Двенадцатый!

– А я там был, между прочим! – вскипает Пит. – Я собственными глазами любовался на то, как ты целовал ее! А теперь спихиваешь мне, как использованный товар?!

Тело Гейла реагирует быстрее, чем разум: он замахивается и бьет Пита прямо в челюсть. От неожиданности Мелларк отшатывается, но почти сразу приходит в себя.

– Ах ты!

Он бросается на обидчика и, прицелившись, ударяет его в живот. Гейл резко выпускает изо рта воздух и тоже переходит в нападение. Они колотят друг друга с яростью и наслаждением, в хлестких ударах выпуская наружу скопившиеся злость и сомнения! Сцепившись, как бойцовские собаки, они качаются по комнате, сбивая мебель, а потом внезапно врезаются в стену – картина, подвешенная на гвоздь, раскачивается и устремляется вниз. Звук разбивающегося стекла приводит вояк в чувство.

У Гейла рассечена губа, а у Пита подбита бровь. Дыхание и у того, и у другого шумное, а одежда скомкана.

– Полегчало? – передохнув, спрашивает Гейл.

– Немного, – отзывается Пит, прикасаясь к крови, выступившей из ранки.

– Я уезжаю в Девятый, – Гейл поднимается на ноги, облизывает губы.

– Скатертью дорога, – бурчит Пит, поправляя халат. – Мог бы и просто отправить телеграмму.

***

***

***

Двенадцатый

Китнисс не спится, она ворочается с боку на бок, прижимает к груди одеяло, но все без толку. То и дело ее взгляд возвращается к подушке, которая лежит рядом: ровная, нетронутая. Раньше на ней спал Гейл…

Китнисс тоскует по нему, даже сильнее, чем могла представить. Часть ее жизни – важная и нужная – ушла, прикрыв за собой дверь. Гейл разрубил узел, который сплели их жизни, и оставил ее одну…

Она садится на постели, проводит рукой по спутанным волосам и натыкается взглядом в приоткрытое окно, в котором сверкает глубокое небо. Прохладно. Китнисс подходит к нему, дергает ставню, почти уже закрыв ее, но замирает и делает глубокий вдох. Воздух чистый и свежий, чуть морозный – такой бывает только в те дни, когда зима постепенно, крохотными шажками вступает в свои права.

На светлом одеяле снега чернеют чужие следы.

Китнисс смотрит на них и не двигается, потом качает головой, отмахиваясь, и все-таки щелкает замком, оставляя ночь за окном. Она снова ложится под одеяло, но даже не пытается уснуть – пялится в потолок. А потом резко вскакивает и, сунув ноги в тапочки, бросается вниз по лестнице. Ее сердце стучит как ненормальное, когда она распахивает входную дверь, готовая увидеть его.

На пороге пусто. Китнисс хлопает ресницами и не верит сама себе.

«Как глупо…»

Только когда первое разочарование проходит, она обращает внимание на то, что следы тянутся вокруг крыльца, кольцом уходя за дом. Китнисс накидывает на плечи пальто, натягивает сапоги и выходит в октябрьскую ночь.

Пит сидит на скамейке, прислонившись спиной к стене, и смотрит ввысь. На его волосах и плечах собрались снежинки, поблескивающие подобно тем звездам, что украшают небо. Он слышит, как приближается Китнисс, но не поворачивает головы.

Она присаживается рядом. Ни один не решается прервать тишину.

Они не виделись три бесконечных года. Так много нужно сказать! И так… нечего.

Пит отваживается первым: он косит на Китнисс глаза и протягивает папку, перевязанную тесьмой, которую до этого зажимал под мышкой.

– Я принес это для тебя, – произносит он глухо.

– Что это?

– Открой…

Их пальцы почти соприкасаются, когда Китнисс принимает подарок, но Пит успевает отдернуть руку и наблюдает за тем, как Китнисс развязывает простенький узел. Внутри рисунки: несколько десятков, почти сотня, карандашом и красками, полупрозрачными мазками акварели и уверенным слоем масла, – и на каждом из них портрет девушки, которая стала для него и раем, и адом. На одном она смеется, на втором истекает кровью, на третьем мирно спит, а четвертый снова залит кровью… И так далее, до конца, по кругу, бесконечно.

Руки Китнисс дрожат, она едва не роняет папку на землю, девичьи губы покалывает от немого вопроса, но Пит опережает ее.

– Это все ты, Китнисс, разная ты. Такая, какой я тебя помню, и такая, как мне рассказывали. Много ночей я пытался понять, которая – настоящая, но ничего – я по-прежнему не знаю, кто ты!

– Пит, я… – перебивает его Китнисс, но он не дает ей договорить.

– Нет, просто послушай! – Пит поворачивается, смотрит с горечью и грустью, но не замолкает, будто боится не успеть сказать. – В моей голове все смешалось: правда и ложь, блестящее и блеклое, так много всего, что временами становится страшно. У всего этого общее лишь одно – ты. Бывает, мне кажется, что я все еще люблю тебя, а иногда по-прежнему ненавижу!

Он переводит дыхание, ерошит волосы и снова начинает говорить:

– Если честно, я не знаю, зачем сюда приехал. Там, в Капитолии, у меня теперь есть дом, работа, мирное небо над головой. А здесь – руины пекарни, собственного дома и… снова ты!

Пит поднимается на ноги, начинает ходить взад-вперед, а Китнисс с болью в груди подмечает, что он все еще хромает.

– Ты, ты, ты! Тебя слишком много, Китнисс! И все равно…

– Ты здесь…

Он обреченно кивает.

– Да, сижу на лавке, один, посреди ночи… И… Наверное, не стоило приходить, вообще не стоило возвращаться!

Будто приняв какое-то решение, Пит разворачивается и устремляется прочь. Порыв ветра бьет ему в лицо и оттого на глазах выступают слезы.

– Нет! Пит!

Китнисс бросается за ним, догоняет и врезается в спину, ее руки обхватывают тело Пита сзади и ладошки крепко сцепляются у него на животе.

– Не уходи! – жалобно просит она. – Я ждала тебя, так долго ждала…

Пит не двигается, растерянно смотрит сверху вниз на тонкие женские руки и, не отдавая себе отчета, накрывает их своими ладонями. Ветер и ночь обнимают их, Китнисс всхлипывает, а Пит старается не издать ни звука. Ему страшно остаться. Но и уйти нет сил.

Он поворачивается в ее руках и притягивает Китнисс к себе.

Так и стоят. Оба размышляют об одном: три года это пропасть или шанс начать все сначала?

Этой ночью Китнисс думает о том, что все наладится. Ее мир, похоже, вертится вокруг Пита, а она привыкла думать иначе…

***

***

***

Девятый, четыре месяца спустя

Гейл сидит возле стойки в городском баре и, не мигая, смотрит в свой стакан. Неделя была длинной и тяжелой, впрочем, как и остальные: Гейл работает до полного изнеможения, до состояния, когда только и остается, что придти в квартирку, которую ему выделила кузница, и завалиться спать. Одно радует: заказов у местного мастера хватает, а он, в свою очередь, не стесняется добрую ее половину переложить на своего помощника.

Только воскресенья выбиваются из общего ряда. Выходной. Когда руки не заняты работой, мозги начинают закипать – лезут всякие мысли, сомнения… Тогда он приходит сюда – в гущу народа – и, устроившись поближе к бармену, поглощает одну порцию виски за другой.

Гейл скучает.

«Тоска – противная штука». Он не звонит Китнисс, а она не трогает его. Гейл слышал, что Мелларк все-таки приехал… И каждый раз это добавляет еще несколько порций отравы в его вечернее меню.

Сегодня что-то изменилось. Боль в груди не стала меньше, но первый раз за все время ему уже не хочется напиться до чертиков. Он ведь сильный. Он солдат! А раскис, как тряпичная кукла.