Именно в этом ключе бюрократические верхи намечали дальнейшее расширение экономического строительства. Министерствами и ведомствами был разработан новый цикл индустриализации страны. Планировалось коренное освоение Урала, Кузнецкого бассейна, постройка крупных индустриальных гигантов, сети гидроэлектростанций начиная с ДнепроГЭСа и т.д. Практическое же воплощение этой обширной индустриальной программы по-прежнему опиралось на потенциал и возможности крупных банковских структур. Очевидно, что в условиях догоняющего развития это являлось оптимальным способом концентрации усилий на нужных направлениях. Заметим, что наработки именно этой программы были реализованы уже в советские 30-е годы в ходе так называемой сталинской индустриализации, сполна воспользовавшейся плодами трудов царской бюрократии. Добавим: важнейшим направлением программы последней являлась столыпинская аграрная реформа, призванная сформировать обширный слой небольших собственников – потребителей растущих объемов промышленной продукции. Говоря современным языком, речь шла о поощрении малого бизнеса, выступавшего в качестве естественной опоры экономического роста.

Перед нами самостоятельная модель модернизации, целенаправленно реализуемая государством, то есть высшей бюрократией, определяющей базисные векторы развития. Подчеркнем, что ключевое положение бюрократии в управленческой системе обусловлено порядком ее формирования. Качественный состав высшего чиновничества при Николае II кардинально улучшился. Верхи бюрократии формировались главным образом двумя путями: посредством постепенного возвышения по административной лестнице и переходом на государственную службу профессоров из российских университетов и институтов – признанных специалистов в своих отраслях. Такой механизм пополнения бюрократической элиты позволял аккумулировать требуемый опыт и компетенцию, дефицит которых заметно ощущался в общественной среде, во многом случайной и нестабильной. Иными словами, приоритет признавался не за партийными деятелями, а за профессионалами-технократами. Потому-то в данной конструкции Государственная дума не наделялась управленческими полномочиями, а влияние разноликих общественных организаций на правительственные дела было ограничено. Нетрудно заметить, что эта модель, запущенная в дореволюционной России, очень напоминает ту, которая успешно функционирует в современном Китае. Как известно, китайское экономическое чудо – это как раз результат деятельности бюрократии, занимающей центральное место в модернизационных процессах Поднебесной.

Так в начале XX века действовала царская власть. Именно ее усилиям противостояла московская альтернатива, состоявшая из пропагандистских апелляций думских ораторов и публицистики либеральных деятелей широкого профиля. Купеческая буржуазия – основной бенефициар данной альтернативы – прекрасно осознавала, что продвижение правительственного экономического курса означает для нее окончательную утрату каких-либо перспектив на обладание «контрольным пакетом» российской экономики. Поэтому старания оппозиционных сил неизменно концентрировались на дискредитации правящей бюрократии и ее планов. Разразившийся кризис царской империи имел сугубо политические корни, а не экономические причины. Отметим, что последнее десятилетие дореволюционной России характеризовалось наиболее высоким экономическим ростом и форсированным развитием социальной сферы страны. Однако широкомасштабная программа преобразований была опрокинута падением монархии и царского правительства. В феврале 1917 года московская буржуазная группа и ее политические союзники захватили власть, в конечном счете не сумев использовать ее во благо страны.

Реанимация либерального проекта в России была осуществлена в 90-е годы XX столетия. Нынешние ее итоги таковы: частная олигархия и ее идейная обслуга, воспетые еще в дореволюционные времена как движущие силы модернизации, воспринимаются сегодня в качестве дееспособных субъектов вовсе не развития, а небывалого в отечественной истории разграбления страны. В этих условиях бюрократия как таковая быстро превратилась в «приводной ремень» расхищения активов, создававшихся трудом не одного поколения россиян. Весьма символично, что упадок России, оказавшейся во власти такого «прогресса», проходил на фоне беспрецедентных успехов Китая, вышедшего на невиданный уровень развития без использования либеральной классики. Однако западный истеблишмент упорно характеризует китайский путь как некое недоразумение, лишь временно существующее вне либеральных политико-экономических стандартов.

В этой связи актуализируется ряд принципиальных задач. Во-первых, осмыслить модернизационные модели Петербурга и Москвы, которые базировались на разных ветвях либерализма (государственного или общественного). Во-вторых, показать исторический вектор развития Российской империи, двигавшейся в начале XX века в том же модернизационном русле, что и Поднебесная в конце столетия. В-третьих, конвертировать дореволюционный опыт для возвращения России на тот естественный путь, с которого она была выбита бурей 1917 года и последующими советскими экспериментами. Очевидно, что нынешнее государство крайне нуждается в ясных идеологических опорах. Их обретение связано не с реализацией имитационной логики западной либеральной проекции, а прежде всего с четким осознанием своего прошлого, которое должно стать твердым источником исторической легитимации современной российской власти и ее политического курса.