— Большой день у тебя вышел, с добрым запевом, дорогой мой комсомолец!

После вечерней охотничьей зорьки старый лесник Иван Максимович, забрав в лодку трофеи, поехал к месту ночлега. Над уснувшим приволжским озером выглянула луна, огляделась и спряталась в облаках. На ветру пошумливали камыши, порой взлетали потревоженные одинокие утки. Но стрелять уже было нельзя: сгущалась темнота.

Над полуугасшей полоской зари чернели сосны и березы на приблизившемся берегу. О корни их мягко плескалась вода. Лесник гнал лодку в бухточку. В ней всегда тихо, тут он и переночует.

Всю жизнь Иван Максимович охотился только на уток. Но нынче у него появились счеты с одним сохатым. Зимой повадился этот великан в сосновый молодняк, который пятнадцать лет назад лесник своими руками сажал. Лесник видел в этой молоди будущий лес, а лось облюбовал его как корм. С жадностью поедал он вершинки. Для него, видно, не было ничего вкуснее их, нежных, сочных, духовитых. В иных местах так были обезглавлены сосенки, будто с косой тут прошлись. И лесник все время подумывал о своем обидчике. Давно созрело и решение: как только получит лицензию, пойдет «на вы».

Но сейчас — отдыхать. На берегу он сварит крякву, подкрепится, чтобы утром еще пострелять. Надо беречь время: отпуск на исходе.

Он налег на весла. Но что это? Невдалеке что-то тяжелое грохнулось в воду и, шумно дыша, двинулось вперед. Да это же, это… лось! Иван Максимович мгновенно остановил лодку, замер. Вот он, легок на помине!

Лось заходил в камыши испуганно, припадая на передние ноги. Остановился в каких-нибудь двадцати — тридцати шагах от лодки. Шумно втянув воздух, он поднял ветвистую голову, прислушался. Иван Максимович затаил дыхание. Если зверь услышит запах человека — уйдет. Но ветер дул в обратную сторону.

Не заметив опасности, великан обессиленно упал в камыши и застонал, протяжно, жалобно. Иван Максимович понял: лось был ранен. Не иначе на него нападали браконьеры. Где-нибудь там, на берегу, и притаились.

«Дохозяйничался! — в первую минуту позлорадствовал лесник. — Может, мне и добить тебя? Не будешь больше вредить…»

Но, прислушавшись к стону лося, он подумал: добивать беспомощного, попавшего в беду, да такого красавца?

Подержав недолго ружье, Иван Максимович положил его в лодку. Пусть зверь отдышится, залижет раны. По-видимому, лось услышал стук, когда охотник клал ружье, и вскинул голову, насторожился. Если лось вдруг бросится сейчас вперед, то попадет в трясину, а если на берег, то в руки браконьеров.

Иван Максимович притих. Он не спускал с лося глаз. Огромная голова зверя возвышалась над камышом. При лунном свете матовым серебром отливали его мощные, окладистые рога, похожие на корону, а на ветру трепетала черная борода. Лось был немолодой, ему, наверное, пришлось выдержать не один бой с другими самцами и не раз уходить от врага. Жить! Надо жить!

А посадки? Если опять будет портить молодняк? Лесник качнул головой: об этом потом подумаем.

Он поглядел на берег. Как теперь попасть туда? С утра Иван Максимович не ел и не мог не думать о еде. Подождать, пока лось успокоится, и тогда ехать? А если объявится преследователь?

Нет, он не может оставить лося. Раненый зверь теперь на его попечении. Пусть набирается сил и уходит отсюда до утра.

От долгого неподвижного сиденья у лесника заболела спина, онемела неловко положенная нога. Но он не смел пошевелиться. Хотелось курить. Может, папироса заглушит голод. Но нельзя и закурить.

Он сидел так же неподвижно, как неподвижно возвышалась над камышом лосиная голова. Казалось, они соревновались, кто дольше пробудет в неподвижности.

Лось не вытерпел, заворочался и снова застонал. Только в это время Иван Максимович удобнее устроился в лодке.

Вскоре небо сплошь заволокло облаками. Ветер затих. Лось стал реже вздыхать.

— Приходят в себя, — с облегчением подумал Иван Максимович.

Но тишина стояла недолго. Закрапал дождь, мелкий, осенний. «А это кстати», — обрадовался охотник. Под шум дождя он хотел податься к берегу. Но только взмахнул веслами, как лось тревожно встрепенулся. Пришлось опустить весла.

…Медленно, долго текла ночь. Надоедливо моросил дождь. Иван Максимович весь вымок. Стало холодно.. Особенно холодили струйки, стекавшие за воротник с отвисших краев кепки. Несмотря на холод, перед утром он все же задремал. Но когда занялась заря, положив первые румяна на озеро, он проснулся. Вернее, его разбудил всплеск. Это вставал во весь огромный рост отдохнувший лось.

Поднявшись, лось обернулся к свету зари, втягивая широкими ноздрями свежий воздух. Сейчас он был похож на монумент, высеченный из розового гранита. Сильный, красивый!

Иван Максимович свистнул. Лось, откинув на спину гордую голову, помчался через камыши к берегу, там он нырнул в лес и скрылся.

Иван Максимович взялся за весла.

— Может, остановимся в том углу, Павел Павлыч? — сбавляя ход моторки, кивнул Николай на блеснувший впереди чешуйчатый клин полоя, врезавшийся в низкий камышовый берег.

Сулоев, не по сезону тепло одетый в ватные штаны, стеганку и меховую шапку, массивный, похожий на глыбу, пошевелился и, придерживая на коленях тугой рюкзак, закачал головой:

— Не годится. Я ж говорил: основная дичь в Жарках. Туда и двигай! — Он перекинул через сиденье ноги и раскрыл рюкзак. — Не скоро мы туда доберемся, давай-ка закусим.

Николай отказался. Он снова погнал моторку. А Сулоев, жмуря от стеклянной россыпи брызг маленькие, с припухшими веками глаза, стал извлекать из мешка снедь. Потом появилась фляжка в чехле. Приложившись к ней, он поморщился, сунул в рот огурец и, с хрустом пережевывая его, подмигнул:

— Калории. Без них, батенька, нельзя в нашей бурной жизни.

Николай Мальцев мало знал своего шефа. Прошел всего месяц с небольшим, как Сулоев приехал на лесопункт и занял должность начальника. За это время близко он виделся с ним только один раз, когда получал премию. Было это вечером в клубе. Поздно вернувшись из третьего рейса и разгрузив на нижнем складе свой лесовоз, Николай, усталый, пропахший бензином и хвоей, пошел домой, но на половине пути его окликнул посыльный: «В клубе тебя ждут, иди!» — «Это еще зачем?» — «Начальство зовет!» Пришел, а там полно народу. Он попятился было к дверям: неудобно в рабочей одежде. Но начальник, сидевший за красным столом на сцене, крикнул через зал:

— Проходи, чего там!..

И вручил ему пакет с деньгами. Руку пожал и даже по плечу похлопал.

После этого Николай не встречался с Сулоевым, но зато слышал, что о нем говорили шоферы. Один радовался, что начальник списал с него пережог горючего, велел только побольше давать кубов. Другой хвалился: «А с меня ни копейки не взыскал за поломку заднего моста, только поругал и тоже велел кубы выставлять». Считали его добряком. Многие шоферы к нему шли с просьбами.

Шофером Николай работал пятый год. И все на Сосновском лесопункте, ближайшем к Волжскому морю. У него и отец жил здесь и тоже был шофером. Николай смутно помнил отца, но по рассказам матери он представлял себе, какой это был сильный и честный человек, как все уважали его в поселке. Николаю хотелось быть во всем похожим на него, даже внешне. Такой же, как у отца, был у него вихрастый чуб, такая же узкая щетка усов темнела на суховатом смуглом лице. Только ростом, как говаривала мать, он был немного меньше бати и чуточку поуже в плечах.

…Шум мотора изредка вспугивал уток, они стайками поднимались с воды вдалеке от лодки и, набирая высоту, летели в сторону.

— Видишь, не допускают, а в Жарках не пугливые, — кивал Сулоев, заканчивая еду. — Там знаешь сколько набьем? Десятками будем считать.

— Куда же столько? — возразил Николай.

— Найдем куда… Какой же охотник без азарта? Вот подожди, скоро чертить полетит. С севера. В Жарках тучи ее соберутся.

Положив в рюкзак остатки еды, Сулоев облизнулся.