Ксения еще не стряхнула с себя острых воспоминаний и отвечает растерянно и невпопад:

— Вот и был бы теперь ребеночек мне утешением...

Арина Васильевна испуганно вслушивается в этот ответ. Качает головою:

— Да об чем?.. Коли господь не дал детей, об чем же тужить! Я тебе про батюшку острожного. Утешить молитвою, мол, сумеет он. Слышишь?

Ксения слышит. Губы ее сжаты. Упрямые мысли морщат лоб. Рука теребит кончик головного платка.

— Слышу... Не верю я, крёстная!

— А ты поверь! Попробуй!..

И, торопясь использовать покорное молчание Ксении, крёстная обрушивает на нее все, что узнала она у подружек-соседок о праведной жизни бывшего схимника, о душевном исцелении, которое он подал вот той-то да тому-то, о радости, которую приносит его молитва. И, может быть, подавленная всем этим, Ксения внимательно и безмолвно слушает ее.

Вечером, с первыми огнями к Арине Васильевне приходят соседки, сначала одна, потом другая. Садятся тихо и затаенно, как в доме, где лежит тяжело больной. Вздыхают, смотрят друг на дружку, кидают сострадательные и умиленные взгляды на Ксению. Невзначай начинают разговаривать об отце Сосипатре, острожном попе. Невзначай и исподволь пробираются ко Ксеньиному томлению. Осторожно, с бабьей, нигде необученной, но верной хитростью поворачивают речи свои как раз на то, о чем толковала Арина Васильевна.

Так же, как и крёстную, Ксения слушает их внимательно, но молчит. Но, не смущаясь ее молчания, старухи продолжают говорить, разгораются, кипят, поминают Христа, богородицу, святых, молитвенно вздымают глаза к иконам и порою чертят над иссохшими, плоскими грудями мелкие крестики.

Они уходят чинно и степенно, опять словно в избе тяжело больной. И после их ухода, выждав немного, Арина Васильевна проникновенно и почти уверенно говорит:

— В сретенье, Ксеночка, престол в Острожном. Тогды и поедем...

Сперва Аграфена, девка веселая и некуражливая, написала под диктовку Архипа ответ в город, потом из города пришло еще одно письмо, а вместе с письмом денежный перевод — целый червонец. И уж после всего этого начала Василиса снаряжать Васютку своего в дорогу. Архип, получив деньги, какое-то томительное мгновенье подержал в руках, протяжно выдохнул из себя переполнивший его соблазн и отдал жене:

— Спрячь до поры, Василиса!

Отвозил в город паренька Архип все-таки навеселе. В Моге деревенские гудели на проводинах, благо день был праздничный — сретенье. Надо Архипом незлобливо посмеивались, Васютке надавали сотню вздорных советов. Васютку тормошили и завистливо шутили с ним. А парнишка хранил в себе испуганную радость, хмуро надувал губы и степенно огрызался.

На станцию ехали через волость, через Острог. Над селом, когда туда въезжали, плавали жидко в густом морозном воздухе звуки колоколов. Василиса выпрямилась на сиденьи, торопливо перекрестилась:

— Благовестят. Нонче тута престол.

— Попы страдуют! — хмыкнул Архип. — Подлавливают вас этаких на улочку: престол!..

В Остроге остановились у свата. Василиса, как приехали, сразу побежала в церковь.

— Пушшай, — примирительно сказал Архип свату. — Я так кумекаю: у меня слабость — самогон, а у ее — леригия!..

Но когда Василиса вернулась из церкви, у него благодушие исчезло без остатку.

— Ну, мужики, — возбужденно стала рассказывать баба. — Оказия-то какая! Кого я в церкви-то видела! Ксению верхнееланскую!...

— Врешь! — вскипел Архип. — Не может этого быть! Не такая она, чтоб к попам ходить!

— Да своими я глазами видела! Ты чего это? Когды я тебе врала?

Архип опомнился: действительно, не водилось за Василисой вранья, всегда баба правду говорила. Выслушал огорченно жену, выругался, схватился за шапку.

— Ты куда? Щей похлебаем! — удержал его сват.

— Сбегаю я к ней, дознаюсь! Где она, Ксения, останавливается-то?

Сват сказал и отпустил его.

Ксению нашел Архип окруженной множеством баб. Она сидела посреди них тихая и усталая. Недоуменье и скорбь были на ее лице. Недоуменье и скорбь вспыхнули ярче, как только увидела она Архипа. Бабы оглянулись на него и неприязненно зашушукались. Хозяйка дома вышла ему навстречу и певуче протянула:

— Проходи-ка, Архип Степаныч! Проходи, гостем будешь.

Но Архип не слушал хозяйку. Прямо к Ксении прошел он, прямо к ней:

— Ты што это, Ксения?.. Ты пошто же?

Ксения отвернулась. Губы у нее дрогнули:

— Оставь, дядя Архип... Не томи.

Бабы теснее подались к Ксении, зашумели, заговорили, покрывая голос женщины:

— Чего пристал к женчине?.. Не мужичье здесь дело!.. Уходил бы! Зачем пристал?!..

Но Архип озлился и прикрикнул на баб:

— Не гыргайте вы!.. Мое дело! Должон я с Ксенией, со связчицей своей поговорить!.. Должон, и кончено!..

Вставая с места и все еще не глядя на Архипа, Ксения, напряженно думая о чем-то, сказала женщинам:

— Пустите, бабоньки... Хочет поговорить, пущай говорит.

Сразу умолкнувшие женщины пропустили Архипа поближе к Ксении и впились в него разгоревшимися любопытством и неприязнью глазами.

— С чего же это ты, товарищ дорогой Ксения, в церкву, к попам потянулась? Не займовалась ты раньше этим. Кто тебя надоумил? Была ты сознательная и справедливая, а теперь что с тобою исделалось?.. Обидно мне, Ксения! укорительно обидно!..

Архип заговорил горячо, но успел сказать совсем немного и почувствовал, что нет у него настоящих, убедительных и уместных слов и что вот эти его слова бесплодно падают в настороженную, недоверчивую, враждебную тишину, что Ксения слушает и не слышит его, отгородилась от него чем-то, ушла куда-то. И, чувствуя свое бессилие, озлобленный им, он вскипел, закружился, сорвался:

— Знаю я! — вдруг закричал он и обернулся к бабам. — Знаю!.. Сороки все это, трещотки язвинские! они тебя сомустили!.. — У-у!! длинноволосое отродье!..

Хозяйка приблизилась к Архипу и язвительно промолвила:

— Перестал бы ты, батюшка, в чужом доме шуметь. Не было тебе приглашенья, не обессудь, коли, вот тебе бог, а вот и порог.

Архип осекся, плюнул, яростно оглянул баб, сунулся к выходу и ушел.

У свата Архип разразился бессвязной и гневной речью и против попов, и против баб, наконец, против кого-то неизвестного, кто, по его мнению, виноват во всем. Сват, легонечко посмеиваясь, поддерживал его, сватья дулась и обзывала греховодником. Василиса озабоченно уговаривала ехать на станцию. Было Архипу тошно и муторно, когда выезжал он из Острога.

Было тошно и муторно Ксении, оставшейся среди негодовавших на Архипа, на беспутного мужичонку баб. Но, насытивши свое негодованье, бабы постепенно разошлись по домам. Ксения осталась одна с хозяйкой. Попозже вернулась откуда-то Арина Васильевна, пошепталась с хозяйкой, покрутила озабоченно головой, посидела немного молча. Как перед дальней дорогой, сидят молча и сосредоточенно. Потом поднялась, твердо и настойчиво напомнила:

— Пойдем, Ксеночка! Ждет тебя батюшка, отец Сосипатр.

Растерянно вздрогнув, Ксения встала, поправила головной платок и решительно и деловито пошла одеваться.

8.

Собирались со станции по железной дороге Васютку в город отправить одного, но на станции Архип вдруг перерешил:

— Хватит у нас копеек! Повезу-ка я Василея Архипыча сам в город!

Ни споры, ни уговоры не помогли: Архип влез в вагон следом за Васюткой и укатил. Василиса, вытирая заплаканные глаза, одиноко поехала рысцою обратно.

Всю дорогу парнишка простоял у окна, жадно разглядывая убегающие и кружащиеся в быстром беге распадки, поля, косматые полосы поредевшего леса. В жадности этой не слушал, о чем толкует с попутчиками отец. А Архип вцепился в праздных, по-дорожному охочих до разговоров слушателей и толковал им о своем, хвастался, что везет сынишку в город на хорошую ученую жизнь приспосабливать.

— Станет он у меня там человеком, во! — потрясал он черным кулаком. — По науке пойдет! Мозги проветривать будет!.. Город — это не деревня!