— Да и спортивные разряды тоже, я тебе скажу... Гонялись за разрядами и даже не знали, не помнили названий своих вершин. Всё-только «двойки» да «тройки», «четвёрки» да «пятёрки».

— Это верно. Не от восхождения получали удовлетворение, а от получения спортивного разряда. Было такое, Володя.

Жизнь так устроена, что во всём: в науке, в технике, в спорте она способна идти только вперёд, и остановить её движение невозможно. Теперь твои ученики покоряют восьмитысячники. Но если посмотреть философски, стали ли они счастливее нас? Нет. Как и мы не стали счастливее фон Мекка, который сто лет назад своим высшим достижением считал восхождение на Накру. Если бы мы остановились в техническом прогрессе, то проиграли бы другим странам, борющимся за место под солнцем. Чисто материально проиграли бы. Но альпинизм всё-таки область духовной деятельности человека, как и искусство. А духовная деятельность должна делать человека не богатым, а счастливым.

— Ты хотел стать мастером спорта?

— Хотел. По двум причинам. Во-первых, это тешило мое тщеславие, а во-вторых, мне это нужно было как профессионалу.

— Вот и мне тоже. Только, кроме этого, я ещё любил и люблю делать восхождения. И жить без этого не могу.

— Раз уж мы начали размышлять об альпинизме, можно отметить ещё одну его особенность. Мне представляется, что восхождение на вершину служит как бы моделью жизни человека. Если не проводить долго и подробно аналогий, то суть дела в следующем: при восхождении на конкретную вершину, как и в определённый период жизни человека, ставится цель. Затем выбираются средства достижения этой цели. Метод. Проводится подготовка и вырабатывается общая тактика. А коли ты много раз продумывал план восхождения, а то и экспедиции, то в жизненной ситуации тебе это сделать уже легче. Согласен?

— Согласен, Саша. Ты вроде бы про себя сказал: был актером — стал кинозвездой, начал заниматься альпинизмом — стал мастером спорта, пошёл в свою науку о птичках — кандидат наук, доцент, стал писателем — написал кучу книг. Какие у тебя ещё восхождения? Картины, картины твои. Не смейся. Даже выставка была. Просто любитель.

— Любитель — не любитель, но вот висит у меня твоя картина «Маттерхорн». И во многих домах альпинистов висят твои горные пейзажи — у Романова, у Шатаева, у Орешко, у Онищенко...

— Нет, Володя, это несерьёзно. Надо же куда-то их девать, вот и раздаю. Иной раз стыда не оберёшься. Пытался всучить свою акварельку Вилли Климашину, а у него полон дом картин отца, замечательного художника. Как я увидел их, готов был сквозь землю провалиться. Он, чтобы меня не обидеть, взял мою картину и, кроме спасибо, ничего не сказал. Но в плане подтверждения мысли о восхождении как модели жизни тут всё правильно.

— Но количество горных систем у нас уменьшается. Смотри, остался практически один Алтай. Кавказ еле дышит, Закавказья уже нет, ушёл Памир, отрезали от нас Тянь-Шань. Альплагеря стоят пустыми, местные жители снимают двери и уносят рамы зданий, и всё, что годится для их хозяйства. «Приют одиннадцати» сожгли. Трудно представить себе Эльбрус без Приюта. Горы стоят пустыми и вместо наших песен раздается только эхо выстрелов. Помнишь, как Визбор пел про Фанские горы:

Какими тут станут пустыми пути

Как будут без нас одиноки вершины

Словно в воду смотрел, будто мог предвидеть.

— Нам, Володя, и в страшном сне не могло такого присниться, будто мы остались без гор. Юра имел в виду пустынную зиму, а на лето мы опять здесь. Теперь же вершины надолго стали одинокими.

Я вчера нашёл интересную фотографию. Ты знаешь, перед каждым летним сезоном проводился, обычно в Домбае, сбор инструкторов альпинизма. Собирали человек 60—80 инструкторов из всех альплагерей, давали новые методики обучения, знакомили с новым альпинистским и спасательным снаряжением. И вот групповая фотография сбора 63-го года. Тебя там нет, ты в том году то на спасаловке был, то в Болгарии, откуда тебя привезли в гипсе. Тебе в 60-м году присвоили мастера, а мне как раз в 63-м.

Смотришь на эту фотографию и понимаешь, что больше половины этих людей нет уже на белом свете. Как будто дело естественное, уходит одно поколение, на смену ему приходит другое. Вроде бы ничего особенного. Ан нет. Эту плеяду советских альпинистов, инструкторов, тренеров, работавших в альплагерях в 50—80-е годы, никто не сменил, за ними пустота. Альпинистские лагеря перестали существовать, и почти исчез сам институт инструкторства, обширное инструкторское племя. Еле дышит «Узункол», благодаря Римме Кавуненко. А где наши 22—23 альплагеря? Так что на этой фотографии - история.

Давай дадим в твоей книге эту групповую фотографию.

— Не возражаю, а насчёт того, что альпинизм совсем у нас умер, я с тобой, Саша, не могу согласиться. В прошлом, 1998 году, я был в Домбае летом, а в этом, 1999 году, и зимой. Горы остались такими же, а альпинизм сильно преобразился. В Домбае появились «новые карачаевцы», вроде «новых русских». Ребята молодые, толковые, энергичные. Строят дома, гостиницы, проводят первенства по скалолазанию, по горным лыжам, стали проводить кинофестивали. Планируют восстановить знаменитую Алибекскую хижину, с которой у нас с тобой, да и не только у нас, связано столько воспоминаний. И что самое интересное, эти молодые ребята, во главе с Назиром, создали Совет ветеранов Домбая. Собрали старых альпинистов, приглашают их и содержат бесплатно для того, чтобы сохранить традиции советского альпинизма. Ветераны Домбая избрали меня председателем совета, поэтому я и приезжаю туда зимой и летом. И тебя приглашают приехать.

— И много там альпинистов?

— Альпинистов немного, но есть. В основном туристы, горнолыжники и отдыхающие. Но сохранены базы в горах, что очень важно. Кто захочет, занимается альпинизмом.

— То есть, у кого есть деньги.

— Хоть бы и так. Кто захочет, тому есть, где остановиться и сходить на восхождение.

Ушба

— Володя, я знаю, что ты делал Ушбу и летом и зимой. Самая, наверное, красивая и сложная вершина Кавказа.

— Ушба одна из самых красивых вершин мира. Недаром в Англии существует «Клуб ушбистов». Восхождение на Ушбу по простейшему пути всегда считалось эталоном альпинистского мастерства. Если был на Ушбе, значит, альпинист.

— Я тоже очень люблю Ушбу, хотя побывать на ней не удалось.

— Поэтому ты её и рисуешь.

— Может быть... Хочешь, я прочту, как я писал о ней когда-то?

— Давай.

— «Ушба... Она поднимается над Верхней Сванетией. Вид её поражает, ошеломляет, пугает и восхищает. Два километра отвесных, недоступных скал из розовых гранитов и гнейсов! Два километра отвеса над зеленым ковром лугов. Попробуйте представить себе это. Нет, не получится, если вы не видели Ушбы. Не получится.

Несколько лет тому назад мне довелось смотреть на неё в предрассветный час с её соседки Шхельды. Пока светало, фантастические краски беспрерывно сменяли друг друга. Синие, розовые, лиловые, фиолетовые тона расплывались, переходили один в другой, издавали в дымке утреннего тумана какое-то своеобразное свечение. Цвета были яркими, насыщенными и совершенно неестественными. Да, да, неестественными. В жизни такого не бывает, не видел. Это напоминало искусно подсвечиваемую декорацию, задник огромной, во всё небо, сцены, созданной художником, ничего общего не имеющим с реализмом. Стена Ушбы обрывалась вниз, вглубь, куда-то под землю, в тартарары. Запрокинешь голову и не видишь за повисшим облачком самой вершины, посмотришь вниз, и не видно под облаками подножья Ушбы. Это было настолько грандиозное, настолько захватывающее зрелище, что я совсем забыл, кто я, где и зачем я здесь нахожусь. А был я в то утро руководителем спасательных работ, лежал на крохотном уступчике над пропастью и должен был с рассветом организовывать спуск своего пострадавшего товарища по стене Шхельды.

Не каждому дано вступить в единоборство с Ушбой. Но нет большего счастья для альпиниста, чем покорить её, возомнить себя её властелином. Тот, кто выиграл этот бой, тот прежде всего победил себя, свой страх, свои слабости, всё, что было в нём ничтожного, ползучего, мелкого. Тот, кто поднимется на Ушбу, навсегда поверит в себя.