Кот прищелкнул пальцами, ограничивая и выгоняя ощущения от силы Самсавеила. Как только запас закончится, на несколько минут ее заменит собственная душа и оставшиеся жизненные силы. Надо только удержать ее. Не дать бы больше, чем у него есть. Не дать бы меньше, чем хватит для кумо. Лиловое пламя окутало его руку, лизнуло ладонь и вытекло на пол. Растворилось, исчезло, ушло. На ладони засеребрились синие кристаллы, отсвечивающие в такт его сердцу. Этого должно было хватить до самого конца лестницы. И кот зацокал языком, подзывая пунцовые тучи, двинулся им навстречу.

Ева взвизгнула, но руку не отпустила, только захромала следом, глотая слезы от страха. Бормотала под нос, дрожала от страха, но шла. Шаг за шагом, спиной к лестнице, до крови вцепившись в шершавую ладонь кота. Едва не споткнулась о первую ступеньку.

— Лестница! — громко шепнула она, потянув Хайме на себя. Выглянула из-за него, боясь даже взглянуть на тучи. Ни глаз, ни ртов, ни даже рук или щупалец. Но она всем своим существом ощущала, как они на нее смотрят. Ее даже передернуло, стоило представить, каково приходится Хайме.

Он поднялся за ней, едва не упал, совсем обессилев. Выделенный лимит кончался, а лестница только началась. И Ева тоже это поняла. Одной рукой растянула паутину, опутала его пальцы и запястье.

— Возьми мою, ты кошке нужен, — протянула она.

Глупый паучонок, только годы тренировок позволяют так безалаберно разбрасываться своей душой и жизнью. Кот даже дернул плечом, но почувствовал, как стало легче. Кристаллы покрылись сеткой паутины, а кумо и не заметили подмены. Хайме благодарно повел сломанным хвостом по Евиной ноге.

Паучонок, хромая, торопливо тянула его за руку все выше и выше. Оставалось только с десяток ступеней, и дверь, ведущая во дворец. Совсем немного, совсем чуть-чуть! Дернув руку кота на себя, Ева чуть не упала. Удержалась только, ухватившись за старое крепление для фонаря. И то оно надломилось, и Ева, повиснув, с ужасом оглядела пройденный путь.

Часть облаков все еще вились у туши амфисбены, даже шипели, деля остатки ее тела и капельки души. Несколько облаков с особым упорством преследовали кота, вылизывали его руку, собирая последние крохи синих кристаллов. И он старел на глазах, сетка морщин растянулась до плеча.

Ева шкрябнула ногтями ручку двери за спиной, и та покорно провернулась и распахнулась. Паучонок едва не рухнула в темную пыльную комнату. Успела упасть на колени, все еще держа кота за руку.

Облегченно вздохнула, как из-под куртки выскользнул осколок обсидианового меча. Звякнул о ступеньку, отскочил, провертелся и покатился по лестнице в самую гущу кумо. Остался на первой ступеньке, переливаясь лиловым светом. Но Ева уже не смотрела на него. Отпихнула кота, нырнула под облака и со всех ног бросилась за драгоценным подарком Люции. Она успеет, она схватит и вернется! Она не позволит забрать ее любимое сокровище. Заберет, вернет, спрячет под сердцем. Самое ценное. Единственное, что останется от Люциферы, когда она умрет. Успеет! Достанет! Заберет!

Она споткнулась, запутавшись в собственных ногах, и пролетела несколько десятков ступенек на животе. Но успела. Поймала! Схватила! Прижала к груди. Утерла рукавом сломанный нос и разбитые губы. Сглотнула железную кровь. И подняла глаза.

Над ней нависло кумо. Совсем не милое. Совсем не доброе. Коснулось лица ледяным лиловым дымом, и Ева с ужасом ощутила полное единство с ним. И оно перетягивало на себя ее душу и жизнь. Пожирало, волной страха и ужаса отшвыривая любые попытки сопротивляться.

***

Паучонка вырвало из агонии. Хайме схватил ее за шкирку и бегом потащил по лестнице. Перехватил под мышки, едва не упал от накатившей боли, зарычал, заставляя себя терпеть. Каждое движение отзывалось в груди мучительной болью, он готов был поклясться, что чувствует, как крошатся сломанные ребра. Рванул в темную комнату, кинул паучонка в угол и заперся. Под рукой нашарил старый шкаф и обрушил его под дверь. Выдохнул. Осел на четвереньки, беззвучно крича от боли. Успел. Справился. Вытащил. Она живая. Точно живая. Он ведь чувствовал, когда нес ее, что сердце билось. Не мог ошибиться. Не мог ее потерять.

Услышал тихий всхлип, и позволил себе уткнуться лбом в пыльный пол. Раз плачет, значит, точно живая. А страх и горе пройдут.

Но она рыдала так горько, так отчаянно. Кричала, заткнув рот ладонью. Скулила, выла раненым зверем и билась лбом о пол. Столько боли и чудовищной безнадежности было в ее скорбном плаче, что Хайме не выдержал.

— Что-то сломала? Болит? — прохрипел он, с трудом подползая к ней. — Страшно? — тронул ее руку, пытаясь утешить.

— Нет! — закричала она, отпихивая его ногой. — Я не вижу! — заорала и снова зашлась горьким плачем.

— Тут темно, — кашлянул кот. Морщась от боли, прищелкнул пальцами, и его руку окутало лиловое пламя. Оно озарило собой крохотную комнатушку, подсобку, заваленную старым хламом. — Так лучше?

— Лучше?! — взревела Ева, ногтями вцепившись в собственное лицо. Провела ими, расцарапывая кожу до крови. Закричала, хлюпая сломанным носом. — Ничего не изменилось!

Кот непонимающе поднял на нее глаза. И обомлел. Перед ним сидела паучиха, нос, губы, подбородок — все в алой крови вперемешку с соплями и слюной. Черные бездонные глаза были подернуты лиловой пеленой. Все восемь. Слепая, совсем слепая.

И до того было больно смотреть на нее, что кот едва сдержал горький вздох. Бедная, бедная Ева. Ее чудовищное горе придало ему сил, он привстал и обнял ее, силой прижимая к себе. Она, рыдая от ужаса, вздрогнула, когда он ее коснулся, но вжалась в него, прильнула к груди.

— Держись, — только и смог он прошептать. Не знал, представить не мог, как ее утешить. Только гладил по мокрым волосам, целуя в макушку и покачивая в объятьях. Сохранил живой, как обещал, но разве это жизнь?

— Я теперь не смогу увидеть будущее, — всхлипнула она, обхватывая его за шею.

И кот даже не нашелся, что ответить. Но она вдруг встрепенулась, вырываясь из объятий. Вытерла рукавом хлюпающий нос, на ощупь расстегнула куртку и спрятала осколок. Несколько раз убедилась, что он не выскользнет. Застегнулась, сглотнула, пытаясь успокоиться. Соединила пальцы и растянула между ними паутинные нити. Кот присел рядом, переводя дух. Стоило накопить немного сил и выйти из душной коморки. Лишь бы никого не встретить. Лишь бы не пришлось сражаться.

Ева медленно выплетала узор на дрожащем полотне. Закусила губу, не переставая проговаривать шепотом схему — лево на семь часов, право — на пять. Плела, чувствуя паутину лишь пальцами. Терпеливо вырисовывала знакомый узор, пока паутина не задрожала, пульсируя. Оставалось только спросить, только подумать. И Ева попросила показать ей все, что происходило с ней. Знала, что это невозможно, паутина не показывает провидице ее саму, но искренне умоляла хоть на один день снять этот жестокий запрет. Кивнув, подняла паутину к белесым глазам и обхватила повязкой, заплела на затылке. Серебряные нити впитывались в кожу, срастались, соединялись, становясь одним целым. Ева мотнула головой, словно проверяя, крепко ли держится паутина.

— Я буду спрашивать, а ты отвечай. Только честно, — дрожащим голосом попросила она.

— Хорошо, — кот кивнул, настороженно глядя паучонку в глаза.

— Ты сейчас стоишь, держишься за ребра и тянешь ко мне руку, предлагая встать?

— Нет, — он честно мотнул головой. Пожевал губами. — Но я собирался так сделать.

— А потом мы выйдем в пустой коридор, — пыталась она подобрать слова увиденным картинам. — И пойдем за кошкой и Люцией.

— Да, — прохрипел он, с трудом поднимаясь на ноги. Кашлянул, прижав ладонь к ребрам, подал вторую Еве. — А теперь я даю тебе руку. Пойдем?

Но она поднялась сама - помнила, каким все было. И даже смогла со второго раза взять его за руку, будто видела ее по-настоящему.

— Пойдем, — покорно кивнула, обнимая его за локоть. Ей с трудом давалось ощущение собственного тела. Как править им, когда видишь на несколько минут вперед, а идти надо сейчас? И она доверилась коту, благодарно погладив его по старой морщинистой ладони.