Когда я спускался по ступенькам скрипучей деревянной лестницы, приемная (она же -- большая зала) открылась мне в несколько другом ракурсе нежели ночью, когда от нее всею в свете огонька в баночке была обозрима только барная стойка. Это было весьма и весьма просторное помещение, уставленное примерно десятком столов, ожидающих до­рогих посетителей и готовых терпеть все что угодно, начиная от жирных остатков пищи, размазываемых по их крышкам, и заканчивая этими самыми уснувшими под окончание веселой гулянки на них или под ними посетителями. Здесь царил этакий утренний по­лумрак, медленно разгоняемый пробивающимися через оконные стекла лучами встающего над городом солнца. Под одним из столов я заметил уже знакомого рыжего кота, лениво гоняющего клубок ниток. Наверное, он меня тоже заметил и аккуратно поглядывал левым глазом. Мне было как-то не очень удобно осознавать, что я чем-то обидел этого зверя, судя по всему, во всю хозяйничающего здесь (или, по крайней мере, на кухне) во время отлучек основного хозяина, так что я решил как можно быстрее зару­читься дружбой столь представительного заместителя держателя сего заведения. Посту­чав по перилам, я вызвал прямо перед носом кота большую говяжью сосиску. Кот по­смотрел с некоторым недоумением сперва на сосиску, потом на меня, потом опять на сосиску, с подозрительным недоверием обнюхал ее вдоль и поперек и, закончив инспекцию и убедившись в отсутствии каких-либо подвохов и в полном соответствии ГОСТу, при­нялся удовлетворенно поглощать деликатес. Обида была заглажена, и благополучие восстановилось.

- А! Господин волшебник! - окликнул меня сидящий за столом в углу в кампании еще двух постояльцев хозяин заведения. - Присоединяйтесь к нам!

Отказываться было глупо, тем более я и сам собирался напроситься к ним, так что я пересек залу и, забрав стул от соседнего столика, разместился напротив хозяина.

- Вы не удивляйтесь, - продолжал хозяин, открывая краник стоящего посреди стола самовара и наполняя чашку ароматным черным чаем. - Я еще ночью распознал в вас вол­шебника, это не было не трудно, учитывая, что никто просто так не мог проникнуть сюда. Вы уж простите за неучтивость, час не располагал к любезностям, - он поставил передо мной чашечку, наполненную до краев темной жидкостью. - Я -- Оскар Уиллс, владелец всего этого заведения и, по совместительству, весь его персонал. А это, - Оскар посмот­рел на намазывающих на ломтики хлеба масло постояльцев, - мои единственные и посто­янные клиенты -- братья Ольвинды.

- Саммерс! - сидящий рядом со мной пухлый молодой человек отложил ножик и протянул руку. Это было немного странно таким образом здороваться с великовозраст­ным волшебником, но что поделать -- пришлось пожать ему руку.

- Ротгерс, - негромко произнес второй из братьев, размещавшийся напротив меня, под боком у хозяина, и положил рядом с моей чашкой еще нетронутого чая намазанный ломтик.

- Благодарю... Приятно... Очень, - немного раздосадовано ответил на все это действо я. - Страдамус, Магнезинн. Действительно волшебник.

- Скажите, - я попытался взять инициативу в свои руки, поскольку в противном случае я мог бы забыть то, о чем хотел спросить, - что это за страшные звуки на улице, их и здесь слышно. Ужели у вас принят такой необычный способ пробуждения и встречи нового дня?

- Если бы... - буркнул Ротгерс. Его неприятие такого "метода" было очевидным.

- Да... Если бы это было всего лишь доброй традицией... - тяжело вздохнув, произнес Оскар. - Это неугомонный нано-Борей проснулся, а вместе с ним приходится просыпаться и всем нам. Он даже абсолютно глухих будит.

- Я немного не понимаю, - отпивая глоток чая (между прочим, весьма интересного вкуса), я с глубоким любопытством пытался уловить смысл слов хозяина. - Кто этот нано-Борей? Какой-то отчаянный хулиган, которого не могут приструнить местные власти?

- Этот дерзкий разбойник, - к беседе подключился Саммерс, успевший умять уже два бутерброда. - Это ветер. Легкий утренний ветерок.

- Вы, наверное, шутите! Даже если это и ветер, то он никак не может быть легким. По этим чудовищным звукам с улицы я могу заключить, что это самый настоящий ураган! Нет, скажите, правда, что это? За окном я не видел никакого буйства стихии.

- Да, потому - это легкий ветерок, - совершенно спокойно прибавил Оскар, нарезая колбаску кружочками (кот, благополучно расправившийся с сосиской, в это время дежурил под столом рядом с моей правой туфлею).

- Что же тогда у вас не легкий ветерок? - столь странные вещи и определения весьма и весьма заинтересовали меня, так что я даже задумался, а не задержаться ли мне в этом месте подольше?

- Вы, вроде как, собирались погостить в нашем городе денек, - припомнил ночной разговор Оскар. - Так что сегодня вы вполне можете узнать, что такое сильный ветер и ураган по местным меркам. А пока можете прогуляться по городу, осмотреть то, что еще можно осматривать.

- Это само собой, я как раз хотел осмотреться, правда, я собирался не в столь ранний час.

- В другое время на улицу выходить страшно, - как-то не ободряюще прибавил Ротгерс.

- Да, сейчас самое лучшее время, - подытожил хозяин. - Давайте рассчитаемся, и кто-нибудь из этих двоих вам покажет местные красоты, - он махом опустошил свою чашку чая. - Так на сколько Вы планируете задержаться?

"Да, это действительно очень интересно, я еще не знаю почему, но в этом явно что-то есть", - подумал я.

- На три дня.

- Что ж... - Оскар что-то прикинул в уме, - десять серебряных, пожалуйте.

Не сильно размышляя о том, какими магическими вычислениями при умножении чего-то на три было получено десять, я запустил руку в карман, однако нащупал там только пять монет, причем медяков.

- А Вы Философским камнем возьмете? - спросил я. - Образец, конечно, опытный, но грамм тридцать чего-угодно превратит в золото однозначно.

Оскар долго морщился, что-то прикидывая, высчитывая и перегоняя мысль из левого полушария в правое, так что если б у него были усы, то они бы пританцовывали, но согласился.

- А давайте!..

IV

Через десять минут, когда чай был выпит, а волшебный бурый камешек опытного образца перекочевал в карман Оскара (где, между прочим, обратил в золото четыре за­бытых пуговицы и три оттопыренных нитки, а сам растворился), я был готов приступить к осмотру местных достопримечательностей. Моим проводником любезно согласился стать Ротгерс (после того как Саммерс привел два весомых аргумента (правый и левый) того, что это именно его долг).

Подойдя к двери, он остановился, взял со стоящего у порога низкого столика пару восковых ушных затычек и протянул мне.

- Зачем это? - удивился я. - Вы же, наверное, расскажете о местных красотах, а как я вас буду слушать?

- Я ничего не буду рассказывать, - совершенно спокойно парировал Ротгерс. - Вы ничего не расслышите, даже если захотите, а так хоть не оглохните.

Он затолкал затычки в уши. Прислушавшись к жутким звукам, доносившимся с улицы, я все-таки решил последовать его примеру, и не зря. Как только он раскрыл дверь и мы вышли из таверны, я сразу прочувствовал весь масштаб проблемы. Все загудело, за­свистело, забарабанило у меня в ушах, конечно, не громко, но и не тихо, думаю, если бы не было у меня затычек, то после этой прогулки, я мог бы без опаски стоять у самой сце­ны даже на самом шумном концерте, какой когда-либо видел Фенрот.

Ветер действительно был, да не сильный, как справедливо было замечено, легкий, но такой дикий шум! Я долго не мог поверить, что такие звуки может производить совершенно обыкновенное явление природы. Но факт -- капризная вещь, с которой приходиться мириться.

Ротгерс махнул рукой, приглашая следовать за ним, и мы двинулись вдоль пустой улочки. Нас провожали невысокие тесно прижимающиеся друг к другу домики. В одиноких окошках очень редко можно было увидеть горящий свет, несмотря на еще не развеявшийся утренний сумрак. Казалось, что город брошен, и лишь ветер хозяйствует тут. Мы вышли на небольшую круглую площадь, тут я увидел разломанные и разбросанные по всюду остатки торговых рядов, телег, некогда груженых товарами из самый удаленных уголков Фенрота, лишь голые погнутые пруты, поломанные балки, на которых когда-то крепились расписные навесы, и больше ничего... Мы прошли мимо опустевшего торгового павильона, мимо брошенной лавки ростовщика, заваленной камнями и палками лавки сапожника... "Что же произошло тут?" - спросил я, но Ротгерс не ответил, он не слышал, да и я сам почти не слышал себя. Проклятый ветер гудел, завывал, как тысячи волков. Мы подошли к большой красной, с облупившейся краской, двери низенького покосившегося дома. Ротгерс с силой постучал (я не услышал). Через минуту дверь распахнулась, и с порога на нас уставилась чья-то потревоженная красная морда. Мой спутник выудил из-за пазухи какой-то коробочек. Хозяин дома недоверчиво посмотрел на него, однако запустил потную красную руку в засаленный карман и выудил золотую монетку. Произошел бесхитростный обмен, и дверь с беззвучным хлопком закрылась. Дальше наш путь пролегал еще через две или три узенькие улочки такого же разоренного вида. Из жителей нам встретилось не более десяти человек, да и они либо не обращали на нас внимания, куда-то непременно спеша, либо, исходя из здравого смысла и трезвых рассуждений о том, что у нас, как и у них, уши заткнуты и словесный контакт не дал бы никакого толка, бросали недоверчивые взгляды и быстро проходили мимо.