Успех обеих операций, в Замостьевском кольце и в битве на Немане, облегчил задачу польского наступления на всех участках фронта. Сикорский двигался вперед, используя бронеавтомобили и моторизованную пехоту, заняв Ковель 13 сентября. За ним последовали Станислав Халлер, заняв Луцк 16 сентября, генерал Желиговский, вернувший себе поля боя у Сокаля и Бродов, генерал Енджеевский, взяв Ровно 18 сентября, генерал Латиник, вошедший в Заславль 23 сентября и украинцы Павленко, которые, форсировав Днестр, начали действия вдоль берегов Збруча. К концу сентября Галиция была очищена от войск красных; 12-я и 14-я армии спешно отступали; Конармия была переброшена на другой фронт. Переход генерала Крайовского через Полесье к Пинску соединил Галицийскую операцию с зоной, захваченной в ходе Неманской операции. В первые недели октября преследование превратилось в охоту. 10 октября 3-я Легионерская дивизия заняла Свенцяны, прежде ставшие трофеем Гая, всего лишь в восьмидесяти километрах от Двины. 12 октября пало Молодечно, а 18-го - Минск. На юге кавалерия полковника Руммеля совершила рейд на Коростень, всего лишь в ста двадцати километрах от Киева. Пошел первый снег.

Пилсудский понял, что военная операция достигла естественного предела. Польская армия практически вернулась на позиции, которые она занимала прошлой зимой. Она заняла все районы компактного проживания польского населения, за одним исключением; она овладела сетью железных дорог, связывающих части Окраин; она отбросила Красную Армию далеко от ее целей в центральной Польше; был вбит клин между Красной Армией и литовцами; рухнула идея Троцкого, высказанная в сентябре, о создании новой западной группировки из войск, переброшенных из Сибири и с Кавказа, как и надежды Сергея Каменева на возобновление наступления.^[291] Преследование не могло продолжаться бесконечно. Была уже поздняя осень. Причины военного характера подкрепили дипломатические аргументы, которые уже сделали возможными переговоры о мире. Единственная причина, сдерживавшая Пилсудского, касалась Вильно. Все знали, что он не успокоится, пока его родной город вновь не станет польским. Серьезных проблем военного характера не было. В начале октября новая Третья армия - уже третья “Третья” за прошедшие два месяца - усилила Северный фронт. Командовал ею генерал Сикорский. Она заняла северо-восточный участок фронта, ближайшая точка которого в Беняконях находилась всего в сорока километрах от Вильно. Ее закаленные в битвах ветераны могли бы преодолеть это расстояние, как только им был отдан приказ. Препятствие было не военного, а дипломатического характера. Вильно было занято литовцами, и признавалось литовским, Советами официально, и временно Антантой, передавшей вопрос для окончательного решения в Лигу Наций. Занятие Вильно польской армией означало для Пилсудского риск срыва переговоров о перемирии с Советами и нарушение ясных рекомендаций Антанты; но оставить его руках литовцев или отдать на милость Советов было для него немыслимо. Он мог бы указать на определенные ненормальности, связанные с литовской оккупацией. В городе практически не было этнических литовцев. Желания местного населения не спрашивали ни Литва, ни Советы, ни Антанта. Если бы был проведен плебисцит, соревнование шло бы между поляками, которые, вероятно, желали бы включения в состав Польши, и евреями, которые бы предпочли федеративный статус в составе Польской республики, выход предпочтительный для самого Пилсудского. Решение Пилсудского было неподражаемым. Он инсценировал фиктивный мятеж. Разместив 1-ю Литовско-Белорусскую дивизию в Беняконях, он поручил командовать ею генералу Люциану Желиговскому, виленскому уроженцу. 8 октября дивизия “взбунтовалась”; Желиговский официально отказался подчиняться командованию Третьей армии Сикорского, и повел своих людей вперед. В дополнение к своей дивизии он прихватил батальон из 201-го пехотного полка, два кавалерийских эскадрона и батальон разведчиков. После перестрелки в Яшунах они вошли в Вильно под ликование населения. Было провозглашено новое государство “Центральная Литва”. Был создан Временный Правительственный Комитет для проведения плебисцита. Таким было хитроумное решение теоремы о согласовании самоопределения с военным захватом. Спустя годы Пилсудский с удовольствием пересказывал эту историю.

Фото 33. Генерал Юзеф Желиговский, "бунтовщик"

Тухачевский тем временем отчаянно пытался собрать деморализованную армию. Его теория революционной войны лопнула; его машина для непрерывного наступления, дав задний ход, потеряла управление; он утратил веру во всех, кроме самых несгибаемых коммунистов. 12 октября он издал следующий приказ:

“... Красноармейцы, коммунисты, командиры и комиссары! Советская Россия требует от нас величайшего напряжения сил для достижения победы. Ни шагу назад! Победа или смерть!

Приказ зачитать во всех полках, батальонах, ротах, эскадронах, батареях, штабах и отделах”.^[292]

Прежде чем приказ был зачитан, было подписано перемирие. Тухачевский столь же дезориентирован в политической ситуации, сколь и в состоянии собственного войска.

Пилсудский с неохотой отказался от войны в пользу дипломатии, тем более что просьба о мире исходила со стороны большевиков. Но он отодвинул в сторону личные чувства. 12 октября он разрешил польской делегации подписать договор о перемирии. В полночь 18 октября боевые действия между Польшей и Советской Россией прекратились. Впервые за двадцать месяцев наступило затишье. За исключение одного или двух эпизодов на ближайших последующих неделях, оно продолжалось в течение девятнадцати лет.

Приказ Пилсудского от 18 октября 1920 года был весьма эмоциональным и личностно окрашенным:

“Солдаты! Два долгих года, первых в существовании свободной Польши, вы провели в тяжком труде и кровавой борьбе. Вы заканчиваете войну великолепными победами…

Солдаты! Не напрасен был ваш труд! ... С первой минуты жизни свободной Польши протянулось к ней множество жадных рук, направлено было много усилий, чтобы сохранить ее в состоянии бессилия, чтобы, даже существуя, она оставалась игрушкой в чужих руках, пассивным полем для интриг всего мира… На мои плечи, как вождя государства, в ваши руки, как защитников Отчизны, легла тяжелая задача обеспечения существования Польши, завоевания для нее уважения и значения в мире, и получения ею полностью независимого распоряжения собственной судьбой…

Солдаты! Вы сделали Польшу сильной, уверенной в себе и свободной! Вы можете быть горды и довольны исполнением своего долга. Страна, которая за два года смогла создать таких солдат, как вы, может спокойно смотреть в будущее”^[293]

Это было его прощание с оружием.

* * *

Окончание боев принесло долгожданное облегчение гражданскому населению, но также привело к ряду расследований и попыток распределения вины. Польскую армию обвиняли в грубых репрессиях, Красную Армию в беспредельной анархии и убийствах на классовой почве; обе армии обвинялись в антисемитизме, хотя на землях с многочисленным еврейским населением трудно определить, где заканчивается обычное насилие и начинается антисемитизм. Варшавские и московские газеты соревновались друг с другом в рассказах о зверствах неприятеля. С каждого амвона в Польше еженедельно повторялись описания “большевистских ужасов”, о советском людоедстве, о национализации женщин и об убийствах священников. “Правда” запустила ежедневную колонку под название “Жертвы панов”. Независимо от пропаганды, имеются хорошо документированные случаи зверств. В апреле 1919 года в Гольшанах неподалеку от Вильно, среди казненных коммунистов была девушка, чье мертвое, с отрубленными конечностями, тело таскали по улицам, привязанное к хвосту лошади.^[294] В Лемане, около Кольно, польских пленников отпускали со связанными за спиной руками и использовали для сабельных упражнений, как живых манекенов.^[295] Страдания мирного населения - довольно неудобоваримая тема, поэтому политики и военные неохотно выносят их на свет. Ничего удивительного в том, что Будённый не признавал “Конармию” Бабеля, обвиняя ее автора в “копании в мусоре на армейском хоздворе”. К сожалению, у большинство армий есть свои “хоздворы”, где неизменно накапливается мусор.