Непосредственный итог битвы был очевиден всем. Советское вторжение в Польшу было отражено. Бои отодвинулись далеко от Варшавы. Существование Польской республики больше не было под вопросом. Армии Тухачевского в спешке отступали. Из пяти его армий, двинувшихся на запад 4 июля, одна перестала существовать, две вернулись с большими потерями, две основательно разбиты. Если польские оценки о 66 тысячах советских пленных в Польше и 44 тысячах интернированных в Германии хотя бы наполовину верны, и допуская, что советские потери убитыми и ранеными приблизительно равны потерям поляков, оцениваемым в 40.000, можно прийти к выводу, что около двух третей войска Тухачевского было выведено из строя. По крайней мере, сто тысяч красноармейцев, так или иначе, было потеряно, хотя многие из них были просто отставшими, возницами, работниками обслуживания и обозниками. Масштаб поражения не вызывал сомнений. Через две недели после первого столкновения под Радзымином, отступление Красной Армии обернулось разгромом.

* * *

Большую часть анализов Варшавского сражения можно отнести к одной из двух категорий: восхваление победы Пилсудского и объяснение поражения Тухачевского. Хотя и те и другие описывают вроде бы одни и те же события, между ними мало общего. Для серьезного историка от них пользы ненамного больше, чем от модных когда-то в Польше разговоров о “чуде на Висле” или сохраняющейся советской манеры замалчивать неприятные события. Разговоры о “растянутых линиях коммуникации” или “презрении к расстояниям” у Тухачевского не имеют смысла. Они не являются достаточными объяснениями. Линии коммуникации между Россией и Польшей нельзя сократить. Обширность территории Окраин являются фактом хорошо известным, который каждый полководец должен вначале принять, а затем проигнорировать; стратег, относившийся к просторам Окраин с почтением, не вступил бы в войну вовсе.

Весьма показателен факт, что Пилсудский неоднократно хвалил основную концепцию стратегии Тухачевского. Несмотря на нескончаемые споры по вопросам второстепенной важности, оба командующих продолжали считать, что план быстрого наступления вглубь Польши в основном правильный. Пилсудский говорил: “Это был неплохой план, во всяком случае, я сам мог бы его принять”.^[245] Тухачевский не каялся: “Красный фронт, - говорил он в 1923 году, - имел возможность выполнить поставленную ему задачу, но он ее не выполнил”.^[246] Эти два человека, знавшие вопрос лучше, чем кто-либо, отличались во мнении от многих польских генералов и большинства западных наблюдателей, придерживавшихся точки зрения, что неудача Тухачевского является естественным результатом, цитируя Генри Вильсона, синдрома “свиней гадаринских”^[247], стремглав несущихся к собственной гибели.^[248] Удивляет одобрение Пилсудским наступления Тухачевского от Буга, с оставлением неприкрытого фланга протяженностью в триста километров, как бы провоцирующего на контрудар, который в результате и разгромил его. Однако в действительности проблема была в продуманном риске, и в особенности, в соблюдении намеченных сроков. Тухачевский прекрасно осознавал, что его фланг открыт, но он не собирался оставлять его в таком состоянии более чем на несколько дней. Он не верил, что польская армия сможет перегруппироваться с надлежащей энергией. Он был доволен, видя, что польские дивизии отходят с фронта, с целью подготовки к контратаке, которая произойдет уже после падения Варшавы. Днем взятия Варшавы он наметил 12 августа, что указывает на то, что штурм столицы он планировал начать двумя-тремя днями ранее. Он был почти прав в том, что защитники Варшавы не смогут занять позиции к 9 или 10 августа; так оно и было. К несчастью для него, он также не смог выйти на намеченные позиции к 9-10 августа, чем объясняется его позднейшее решение отказаться от лобовой атаки и его маневр к северу. Это решение еще больше расширило его фланг, предоставив Пилсудскому потрясающе легкую цель для контратаки. Отсюда следует вывод, что провал Тухачевского был следствием не поспешности наступления, а его замедления. Он сознательно рискнул временным ослаблением своих позиций в уверенности, что поляки не смогут этим воспользоваться. Он проиграл не столько из-за контрудара, который в момент его нанесения не мог не удаться, сколько из-за удивительного подвига перегруппировки польских сил между 6 и 12 августа и серии успешных задерживающих действий на Буге и Нареве, в Бяле-Подляске, на Вислинском плацдарме и на Вкре. Несмотря на чрезвычайный темп, наступление Тухачевского оказалось слишком медленным. Он опоздал, по крайней мере, на три-четыре дня. Скорость, которая уже перестала расцениваться как стратегический фактор в Западной Европе, на востоке по-прежнему была основой военных действий.

Стоит рассмотреть другие варианты. Система снабжения войск Тухачевского была недостаточной; его вспомогательные службы остались далеко в тылу; ряды его войск редели; сопротивление местного населения росло с каждым днем; чем дальше бои уходили от баз в Вязьме, Смоленске и Полоцке, тем ближе были польские базы. Тухачевский знал это лучше, чем кто-либо. Если бы он задержался на Немане или Буге, он наверняка улучшил бы состояние войск, но и состояние польской армии улучшилось бы еще больше. Каждый день задержки служил укреплению поляков. У Тухачевского не было реальной альтернативы, кроме как гнать на Варшаву, сломя голову.

Также важен психологический аспект. В кампаниях, где удачи и неудачи часто сменяют друг друга, боевой дух имеет ключевое значение. В таких условиях командиру гораздо труднее поддерживать уверенность в рядах своих бойцов, чем в войнах, где действия развиваются медленно, и где легче наладить дисциплину и обеспечить средства предосторожности. В июле молниеносное наступление Тухачевского быстро деморализовало польские войска, и были все основания полагать, что его продолжение в августе даст тот же, а по сути, даже больший, кумулятивный, эффект. Этого не случилось, благодаря лучшему руководству польского командования и воле к сопротивлению в сердцах польских солдат, защищавших родную землю.

Психологический аспект дополняется политическими соображениями. Политической целью наступления Красной Армии не было непосредственное завоевание Европы. Трудно было ожидать, что Красная Армия в 1920 году с тридцатью шестью дивизиями достигнет того, чего не удалось царской армии в 1914-17 годах со ста пятьюдесятью. Ее целью было вызвать социальную революцию. Тухачевскому несомненно внушали, и он, вероятно, верил, что если он сможет достигнуть Варшавы вовремя, гражданское население сделает все остальное. Скорость была основой большевистской политики, так же как и советской стратегии.

Единственным бесспорным для всех элементом Варшавского сражения является отсутствие координации между командованиями Западного и Юго-Западного фронтов. Несмотря на отданный 13 августа приказ присоединиться к Западному фронту, Командование Юго-Западного фронта не сыграло никакой заметной роли в битве. 12-я армия предприняла атаку силами одной дивизии на никому не угрожавший Хрубешув; наступление Конармии в направлении Замостья, начавшееся 20 августа, совпало по времени не со штурмом Варшавы, а с общим отступлением; 14-я армия, развернутая фронтом к Днестру, не собиралась включаться в бои. Последствия, несомненно, были серьезными. Концентрация ударных сил Пилсудского, всего лишь в девяноста километрах от 12-й армии и в ста тридцати километрах от Конармии, проходила без помех в течение десяти дней. Опасения поляков насчет ведения боевых действий на двух фронтах не сбылись. Польскому Главному командованию была предоставлена прекрасная возможность разобраться с Тухачевским и Буденным отдельно, расправившись с ними по очереди.

Поведение Юго-Западного командования так и не получило удовлетворительного объяснения. Наиболее частое объяснение основывается на утверждениях Троцкого, который обвинял в личных амбициях и мелочной зависти политкомиссара фронта, Иосифа Сталина. Согласно Троцкому, для Сталина невыносимо было бы увидеть триумф Тухачевского в Варшаве, как и оказаться в тени его политкомиссара Смилги; Сталин хотел любой ценой вступить во Львов одновременно со входом Смилги и Тухачевского в Варшаву. “Сталин вел свою собственную войну”: