— Еще бы! — заметила хозяйка.

Наверное, ее много хвалят, решил Геннадий и предложил хозяйке сигарету.

— Я не жалею, что разбил эту штуку, — сказал он. — Зато познакомился с настоящей художницей.

— Да, это событие! — то ли подтвердила, то ли усмехнулась хозяйка.

Она уже взялась за ручку двери, когда ее окликнули:

— Убегаешь?

— В одиннадцать сорок последний автобус, — оправдалась она.

— Геннадий, что же вы? — спохватилась художница. — Проводите ее до дома!

Он понял, что ночевать ему тут не придется. На мгновение, как слабый укор, мелькнул облик Алены. «Я цел, моя хорошая. Я только твой и больше ничей», — мысленно заверил невесту Геннадий и торжественно простился с приятным домом. Он был почти трезв.

«Вам до гостиницы три минуты ходьбы. Ступайте. Я сама доберусь», — сказала девушка на улице. «Жалкая она какая-то», — решил Геннадий, но убедил себя доставить ее до места. Автобус ждать пришлось долго. Девушка начала притоптывать, постукивать ногой об ногу. Геннадий, не долго думая, обхватил ее руками и прижал к себе.

На голове у нее был пушистый белый платок в дырочках. Пушинки щекотали ему подбородок. «Прижухла, пташечка», — заметил про себя Геннадий, и ему захотелось ласки.

…Когда он впервые поцеловался с Аленой, его поразил чувственный натиск невесты, он заподозрил неладное. Но потом оказалось, что этот шквал нарастал слишком давно, чтобы наконец обрушиться на него, единственного…

Так обычно стоят влюбленные — обнявшись посреди спящего города. Геннадий дул на цыплячий пух платка. Девушка встрепенулась: невидимый за углом автобус зашумел. «Теперь я доеду сама», — сказала она. Но он подхватил ее и вошел вместе с нею в салон. Водитель экономил энергию или решил сделать им приятное, притушив освещение.

— У вас дома строгие родители, — предположил Геннадий.

— Нет, не строгие. Хорошие, — ответила она.

Ему представилась маленькая квартирка с обоями под ситчик. Старые допотопные часы в деревянном ящике, на полу самодельные дорожки из цветных тряпочек. В общем, нечто провинциальное, спокойное, тихое. И эта девушка в пуховом платке у окна с геранью ждет своего суженого…

Дом был двухэтажный и, кажется, оштукатуренный снаружи. Светилось только одно окно. «Бабушка вяжет», — объяснила она. И правда: сквозь шторку просматривалась склоненная голова. На подоконнике горшки с цветами. Геннадий порадовался своей прозорливости.

Она чего-то ждала.

«Не идти же с бабушкой чай пить», — подумал Геннадий. Она протянула руку и сказала: «Спасибо, что проводили». Варежка тоже была пушистой. «Бабушкина работа», — догадался он. Геннадий сдернул варежку — ладонь ее горела. Она погладила ему щеку и сказала: «Колючая!» Тут он вспыхнул. Притянул к себе пискнувшее послушное существо и вжал в себя. Что-то давно забытое сладкой негой перехватило ему дыхание. Она не умела целоваться. Сухие горячие губы ее шевелились, будто что-то шепча…

— Идем ко мне, — сказал он.

Она молча покачала головой.

— Почему?

— Я вам не нужна.

— Ты мне нужна!

— Я так не могу.

— Как ты можешь? — задыхаясь, спросил он.

— Вы уедете и больше не вернетесь. Я так не могу…

…Он лежал у себя в номере и представлял, как она разматывает свой платок и он дышит ей в губы. Картина была так отчетлива, что он досадливо кряхтел и успокаивался только тем, что завтра увидит Алену…

Где ж эта улица, где ж этот дом, размышлял Геннадий, озираясь по сторонам. Вот конечная остановка. Вот круг, где они тогда вдвоем вышли из автобуса. Двухэтажного домика как не бывало. На его месте высилась недостроенная панельная башня, обнесенная временным глухим забором. «За три года — такое изменение!» — «Вы чего-нибудь ищете?» — поинтересовалась прохожая женщина. «Нет-нет, спасибо. Любуюсь новостройкой». Геннадий отвернулся и спросил сам себя: «Какого рожна вам тут нужно, молодой человек? Билет на самолет в кармане, ну и летите на здоровье, голубчик! Вас жена ждет».

Алена первым делом пожаловалась, как трудно было без машины. Стала строить планы на выходной день, хотя и так ясно, что они поедут на родительскую дачу. И Геннадий обиженно отметил, что установка и его авторство, его победа не произвели на жену большого впечатления. Она только как-то на ходу чмокнула его и сказала:

— Моя ты умница!

«Почему не умник?» — подумал он, но смолчал.

— Это тебе, — Геннадий положил перед женой сверток.

Алена ловко развернула и вытащила ажурный платок из белого пуха.

— Славненький, — кисло протянула она и тут же положила подарок в шкаф. — На даче сгодится зимой. Сойду за колхозницу.

— Тебе не нравится? — спросил он.

Алена, что-то сообразив, вытащила платок назад и накинула на плечи.

Он подошел, погладил, но не притянул к себе, не прижал. Сказал:

— Ты у меня роскошная женщина.

Как же ее звали, спрашивал он себя. Такое простое имя. Тихое. Впрочем, какая разница: «Я так не могу. Вы не вернетесь…» И кожа у нее пахла молоком.

Якши

В помещении Никитинских бань пахло картофельным супом: дежурная, дородная женщина еще крепких лет хлопотала в подсобном помещении над электроплиткой. Работа работой, а желудок требует внимания.

Была середина дня. Вследствие чего в женском разряде наблюдался контингент из неторопливых пенсионерок и откровенных любительниц русского пара. Среди последних были заядлые. Огневистые, орлиного натиска. С этими не спорь. Уважай их знание и повадки. А повадки были таковы, что новичков бросало в трепет: жар царил в парной — не вздохнуть. Обжигал легкие, не говоря о теле. Не привычные к горячему воздуху, слабые организмом «непосвященные» тихо роптали но смирялись, покидали парную, не усидев в ней минуты. Зато «бывалые» блаженствовали: уткнувшись в веники лицом, наливались густой краснотой, кряхтели и постанывали от удовольствия. Потом по команде лидера начинали дружно охлестывать себя душистыми вениками. Через пять минут парная пустела и заполнялась бледными одиночками, пугливо стерегущими, как бы кто снова не начал плескать из таза на раскаленные камни.

Нина с Тамарой пришли в самый разгар, когда стихийно сколоченная группа «посвященных» диктовала режим.

Подруги раздевались.

Нина пришла сюда впервые и с удивлением отмечала потолки во влажных потеках, затоптанные половики, обшарпанные диваны и даже — о боже, господи! — плоского бурого таракана в дверной щели. Она ежилась и, стесняясь, поворачивалась к соседям боком.

Подруга же была весело возбуждена. Лукаво подмигивала: не робей! Будешь довольна.

В парной они высидели три минуты. И, когда женщины принялись махать вениками, нагнетая и без того горячий воздух и брызгаться, тяжело выбрались в предбанник.

— Сердце заходится, — заворачиваясь в простыню и валясь на лавку, пожаловалась Нина.

— С непривычки! — невозмутимая Тамара довольно жмурилась. От ее красной спины поднимался пар. — Сейчас отдохнем, опять пойдем.

— Может, хватит? — слабо попросила Нина.

— Ты что? Впервые выбралась и нате! Нет уж. Получишь полный комплекс, поняла? Выйдешь отсюда, как огурчик молодой. Я из тебя все беды-хвори выживу. Долой женскую тоску! Долой кислятину душевную. Что, опять о своем Сашеньке задумалась? Тоже мне, предмет для мучений. Выкинь из головы. Князь какой нашелся. Он еще смеет раздумывать, жениться ли ему на первой красавице или оставить для грешных надобностей про запас.

— Не шуми, Тамара, — испугалась Нина.

— Не бойся, никто нас не слушает. Здесь все женщины. Поймут.

— Я не хочу, чтобы вся баня знала о моих проблемах.

— Если уж на то пошло, у всех баб одна проблема — замужество.

— Я не баба.

— Хорошо. Ты девушка в возрасте. Это дела не меняет.

— Знаешь, Том, когда мы с тобой разговариваем, мне все так ясно. Я верю в себя. А как тебя нет, ну просто тяжесть какая-то.