Гейб протянул руку и защёлкнул наручник вокруг моего запястья. Я рванула руку назад, но он уже защёлкнул другой на водопроводной трубе рядом с окном.

— Что? — я тупо опустила взгляд на своё запястье.

— Так ты не испробуешь ещё одну идиотскую попытку побега. Опять же, моя сигнализация, помнишь? Я узнаю, где ты, ещё до того, как ты успеешь и два шага ступить. Так что не пытайся, маленький котёнок. Даже если тебе удастся выбраться, это будет самоубийством.

Он разинул рот, как будто собирался что-то сказать, а затем закрыл его. Острая ярость стиснула мою грудь. Я запнулась. Он не мог этого сделать. Нахождение в плену, удерживание в подвале, и так радости не доставляло. Теперь же я была прикована наручниками к трубе?

— Нет, пожалуйста, — я шагнула к нему, но наручники удержали меня. — Обещаю, я не стану пытаться сбежать. Клянусь. Прошу тебя, не надевай на меня наручники.

— Стоило подумать об этом раньше, котёнок.

— Прошу тебя. Что, если подвал затопится? Что, если тут возникнет пожар?

— Тогда, думаю, ты умрёшь. Не тяни слишком сильно за эту трубу. Мне бы не хотелось потопа.

Гнев душил меня. Он накормил меня, помог. Как ни странно, я чувствовала себя обманутой. Не знаю, чего я от него ожидала, но он заставил меня подумать, будто испытывает ко мне какие-то чувства. А сейчас он посадил меня на поводок как домашнего питомца. Во рту стало сухо, но я не собиралась просить у него воды. Он бы, наверное, поставил для меня миску на пол, чтобы я попила из неё.

Он накрыл одеялом мои ноги и развернулся, намереваясь уйти. У меня в голове промелькнула мысль.

— Габриель?

— Что?

— Ты сказал, что не веришь в пушки.

— Это верно.

— Но до этого ты сказал, что у тебя есть пистолет. Ты сказал, что спустишься и пристрелишь меня, если я попытаюсь что-нибудь натворить.

— Я солгал.

— Ты… Ты не можешь лгать! — выпалила я.

— Конечно, могу, — сообщил он, и даже при том, что не могла видеть его лица, я знала, что он улыбался. — Разве ты никогда не слышала о ненадёжном рассказчике?

Он закрыл дверь, оставляя меня одну. Мои глаза всё ещё моргали, словно если я хорошенько постараюсь, то смогу хоть что-то различить в окружающей меня тьме.

Гейб.

Тем днём я отправился в бар на окраине города, находящийся недалеко от места, где я жил. Туда я ходил, чтобы цеплять женщин. Да, я делал и это. Я нормальный человек на самом-то деле, за исключением «смертельного укуса». Тени, обнимающей меня так крепко, что я был не в силах дышать.

Оцепенение. Вот оно подходящее слово — оцепенение. Вот что я чувствую, когда тень приближается.

Но я недавно убил, и жажда оставалась удовлетворённой. Мир вновь стал ярким, и я мог видеть. Своего накрепко запертого котёнка.

По телевизору я смотрел репортаж. Спустя час потягивания пива увидел первое упоминание о случившемся. Фотография моего котёнка появилась на экране, и я оглянулся на оставшихся в баре. Всем было всё равно. Никто не смотрел. Никто не знал довольно милую молоденькую штучку, которую похитили.

В новостях не упоминалось о её родителях. Вообще ни о ком из семьи. Ни о ком, кроме подруги по колледжу, девчонке с ещё большим количеством отверстий (прим. пер.: piercings — пирсинг), чем я оставлял на своих жертвах, плачущей и молящей о любой новости о моём котёнке. Выглядела она как-то знакомо.

Со щелчком узнавания, я отпрянул от барной стойки.

Она работала в библиотеке. Она видела меня.

Сердце заколотилось быстрее, и я поднял пиво к губам, пытаясь скрыть замешательство.

— Ещё? — осведомился бармен.

— Нет, — произнёс я, бросая двадцатидолларовую купюру на прилавок. — Я закончил.

Надеюсь, я не приговорён. Мне бы узнать о ней побольше. Узнать, кем она была, почему её родители не появились в новостях, умоляя, чтобы её нашли.

Столько тайн было у моего котёнка. Почти столько же, сколько и у меня.

Кэт.

Прошли часы. Трудно описать, насколько ужасен был мрак. Одетая только в нижнее бельё, я поёжилась, остро уязвимая для каждого воображаемого кошмара, таящегося в углах тёмной комнаты. Время от времени я чувствовала, как по моей ноге ползает жучок, и с содроганием стряхивала его. Тараканы? Многоножки? Я не знала, не могла и увидеть, отчего становилось только хуже.

Разок жучок коснулся моей руки, и я инстинктивно дёрнулась назад, выворачивая запястье в наручнике. Металл порезал руку лишь слегка, но я почувствовала, как по запястью заскользила, щекоча, кровь, пока не засохла. Бинты на моих руках, повязанные поверх порезов от стекла, начали развязываться, и я безуспешно пыталась удержать их обёрнутыми вокруг моих ладоней.

Я не знала, сколько было времени, будь то день или ночь. Снотворное, которое он ввёл, размягчало мой мозг даже сейчас, когда его действие прошло. Подвал был совершенно, абсолютно чёрным, и я давно перестала пытаться вылезти из наручников. Я и кричала какое-то время, но это не возымело результата, только лишь обезвожило меня.

Мне было необходимо хоть что-то выпить. Когда он кормил меня, у меня не было хоть какого-нибудь питья, отчего горло пересохло. Язык прилип к сухой верхней части нёба, когда я провела им по нему. Я прикрыла глаза, мечтая о водопадах и дождевых тучах.

Вода. О Боже, что бы я только не сделала ради всего одной капли. Журчание водопроводной трубы рядом с моей головой насмехалось надо мной, и я потянула за трубу, прежде чем поняла, что не существует ни единого способа, которым бы я смогла разломить толстый металл.

— А-А-А!

Я закричала, и горло заныло ещё хуже, напряжённое и сухое. Всего несколько часов назад я говорила себе, что не стану ни о чём его просить. Забавно, как быстро всё меняется.

Какое-то время я ничего не слышала. Может, его и не было дома.

Затем за дверью зажглись фонари, и через дверной косяк просочилась полоска света. Раздался грохот шагов, спускающихся по лестнице за пределами подвала.

Гейб. Он хотел наказать меня за крики? Он сказал, что у него не было пушек, но я всё же представила его, скривившегося от отвращения ко мне, поднёсшего пистолет к моей голове и спустившего курок. Я бы сглотнула, но у меня во рту не осталось запаса влаги, чтобы это проделать.

Дверь распахнулась, ослепляя яркостью, являя его тёмную фигуру в дверном проёме.

— Я вернулся, котёнок, — спокойно оповестил он, словно просто был мужем, который вернулся домой. Прохлада его голоса вынудила меня напрячься. — Ты всё это время кричала?

— Воды, — прохрипела я. Язык прижался к нёбу, пытаясь его увлажнить. — Прошу тебя. У меня нет ничего, что можно было бы попить.

Он ступил вперёд, ко мне. Его очертания стали чёткими, стоило моим глазам привыкнуть к свету. Он не выглядел сердитым. Это было хорошо. Он присел рядом, заглядывая мне в лицо с почти ласковым выражением. Он действительно ушёл на несколько часов, оставив меня здесь? Тогда у меня появилась надежда на побег: когда-нибудь, когда он уйдёт…

— Ох, котёнок. Не получилось, конечно, — промурлыкал он. А затем потянулся к наручникам, и я поднесла к нему свою руку, надеясь, что он их снимет. Вместо этого он покачал головой, скользнув пальцами по моим повреждённым запястьям. — Ты пыталась сбежать, котёнок?

— Нет! — вышло громче, чем я думала, и першение в горле подвергло меня новому приступу кашля. — Нет, я… Я… Здесь был жучок. Я отпрянула и… Поранилась. Я не пыталась сбежать, клянусь, я клянусь…

Я, охватываемая кашлем снова и снова, замолчала. Его пальцы легонько пробежались вниз по моей руке.

— Жучок? О Боже, жучки. Жуткие штуковины, не так ли? — в его глазах танцевало веселье, когда он посмотрел на меня.

— Пожалуйста. Воды.

— О, да. Вода. Ты хочешь воды. Отлично. Тогда мы поторгуемся.

Поторгуемся? Моё сердце сжалось в груди. Что же ему предложить взамен? Что я вообще могу ему предложить? У меня не было денег, а единственная ценная вещь, которая мне принадлежала, — машина — видимо, находилась на дне каньона благодаря сумасшедшему убийце, стоящему передо мной.