— Загнуть вираж, и самому загнуться, — перебил его Булгаков. — Брось забивать людям головы всякой чепухой.

— Разве это чепуха? — обиженно возразил Вадим. — Попадем же мы когда-нибудь на фронт.

Булгаков поднялся со скамеечки, лениво потянулся:

— Попадем, попадем… Если круг окончим.

Позволить себе подобные насмешки! Ну вырвался ты вперед, ну не получается временно у Вадима — так это ж не дает тебе права становиться в позу! Если ты настоящий друг, конечно…

Вадиму пришлось замолчать, а Булгаков, отставив ножку, покачивая носком ботинка, пространно рассуждал о летных делах. Он говорил давно известные вещи, но его слушали с уважением: отлично летающему курсанту все прощается. На Вадима не обращали внимания, он оказался оттесненным в сторону. Желая как-то сгладить неприятное впечатление от вспыхнувшего спора, Вадим попросил у Булгакова "сорок" и уже протянул руку, будучи уверен, что сейчас получит окурок. Но Булгаков холодно взглянул на него, выпуская дым.

— У меня Шкапа занимал "сорок", — сказал он, передавая выкуренную до половины самокрутку Розинскому.

Конечно, табак Булгакова. Кому захочет, тому и оставит докурить… Но где же неписаный закон дружбы?!

— Хочешь "двадцать"? — спросил у Вадима Розинский. Вадим покачал головой отрицательно.

XVI

Редкий гость южных степей — туман выплыл на аэродром; в нем утонули самолеты, низкорослые постройки разных служб, во влажном воздухе глуше звучали голоса людей. По прогнозу синоптика через часок туман должен был рассеяться. Решили ждать. А чтобы народ не болтался без дела, организовали занятия по аэродинамике.

Преподавателя на аэродроме не было, класса — тоже. Собрали курсантов на фланге самолетной стоянки, "садись на чем стоишь". И вышел вперед младший лейтенант Горячеватый — считалось, что он здорово разбирается в аэродинамике, хотя образование имел восемь или даже семь классов. На фанерном щите, укрепленном под верхней ступенькой стремянки, Горячеватый вычертил схему. Изображенный его рукой самолет напоминал паука, а отходившие от него в разные стороны векторы сил — его паутину.

— Даю пояснение действующих сил на вираже, — солидно начал младший лейтенант свою импровизированную лекцию. — При крене в шестьдесят градусов вот какая картина получается…

Речь Горячеватого изобиловала выражениями его собственного русско-украинского словаря. Желая пояснить, что вектор центробежной силы действует в таком-то направлении, он говорил: "Эта сила тянеть откуда…" Выписал по памяти длинную формулу, сделал некоторые алгебраические преобразования, сократив коэффициенты.

— Тут сколько будеть? Адиница! — Он повернулся к слушателям, задержав руку с мелком на щите. И повторил слово в той же дикой транскрипции: — Адиница!

Вместе с курсантами на занятии присутствовали инструкторы. Стоял тут же и капитан Акназов. Его лицо было спокойным и серьезным, но глядящие в одну точку глаза, внезапно поголубевшие, как небо после летнего дождя, не могли скрыть, что внутри у него все хохотало.

Туман начал подниматься вверх, редеть и рваться. Проглотив порцию аэродинамики, полученной из рук Горячеватого, курсанты расходились по стоянке. Вскоре подал басовитый голос один из самолетов, за ним — другой, третий… Все иные звуки и людские голоса пропали в мощном реве многих моторов. Зеленая ракета — сигнал к началу полетов — прочертила в небе дугу совсем бесшумно.

"Пятерка" ушла в пилотажную зону. С далекого расстояния и большой высоты аэродром казался серо-зеленым лоскутом ткани с прометанной белой линией посадочных знаков.

В этом контрольно-показном полете инструктор обучал Вадима высшему пилотажу. Сделает фигуру — требует повторить. Да, Вадим, наконец, завершил полеты по кругу, дотянувшись до зоны. И тут вопреки мрачным прогнозам инструктора у Вадима дело пошло отлично.

Левый глубокий вираж. Вадим кладет машину почти набок и сейчас же, не давая ей рухнуть острием крыла в бездну, энергично тянет ручку управления на себя. Козырек кабины быстро скользит по горизонту, тело пилота наливается свинцовой тяжестью.

Горячеватый молчит, словно его нет в инструкторской кабине, потому что вираж идеальный.

— Вправо давай!

Пожалуйста, Вадим перекладывает машину из левого крена в правый и пишет вираж, точно выдерживая скорость, высоту, перегрузку.

— Еще разок влево… Еще вправо…

Вираж — одна из трудных фигур пилотажа, хотя и кажется наблюдающему с земли просто кругом. Переворот, петля, иммельман и даже бочки гнуть куда проще. Вслед за инструктором Вадим повторяет комплекс фигур, схватывая все тонкости управления на лету.

— Домой! — коротко бросает Горячеватый.

Может быть, си разочарован тем, что не пришлось поругать курсанта Зосимова? Черт с ним! Когда он молчит, пилотировать легче. Приближаясь к аэродрому, Вадим был под впечатлением удачного пилотажа в зоне и вовсе забыл думать о посадке. Все получилось у него просто: рассчитал, сел. Уже во время пробега, когда машина катилась по земле, теряя скорость, он сообразил, что ведь посадка-то получилась отличная!

Собрав группу, инструктор хвалил Вадима, но почему-то хмурился и отводил глаза в сторону.

— За правый вираж я бы поставил Зосимову четверку. Даже четверку с плюсом поставил бы. Левый — без замечаний, чистая пятерка.

Теплая волна радости разливалась у Вадима в груди. К нему возвращалось то, что всегда было с ним первенство.

— Пилотаж в зоне у него не хуже, чем у вас, — заметил инструктор, обратившись к Булгакову. — Так что надо соревноваться.

Булгаков из кожи лез, чтобы обогнать Вадима, но это оказалось ему не по силам. Вадим овладевал техникой пилотирования истребителя с уверенностью и легкостью, свойственной людям способным. Во время выборочной проверки с ним летал сам капитан Акназов и заявил перед строем, что Зосимов — лучший курсант из всей летающей очереди.

Булгаков воспринял это как личную обиду. Он почти возненавидел Вадима, и, хотя скрывал это чувство, оно прорывалось у него в злых шутках, в рысьих взглядах, бросаемых в спину Зосимову.

Никогда раньше не было у них разговора о землячке Вадима. Булгаков кое о чем догадывался, но помалкивал, гордо скрывая свою ревность. А теперь, увидев как-то проходивших по двору девушек-мотористок, пустил им вслед пошлую шуточку. Вадим побледнел. Булгаков покрепче ругнул девчат, особенно ту, как ее… Селиванову, что ли? Видя, что Вадим весь напрягся, Булгаков бросался оскорбительными словами, явно стремясь довести дело до драки.

Костя Розинский оттолкнул одного и другого, сказав насмешливо:

— Ничего себе, дружки!..

XVII

Летную программу на учебно-тренировочном истребителе едва дотянули на последних каплях бензина. Опять затих аэродром, на какое время — неизвестно.

Раньше истребитель И-16 — "ишак" был выпускным; попади ребята в школу всего полгода назад, их бы уже выпустили летчиками-сержантами. Все бы уже воевали на фронте, многих уже не было бы в живых. Потому что тогда, говорят, средняя продолжительность жизни молодого летчика, например под Сталинградом, исчислялась несколькими днями.

Командиры не успевали хорошенько запомнить своих пилотов по фамилии и в лицо.

Теперь выпускали летчиков на новых, скоростных самолетах — ЯКах. Окончившим школу присваивалось звание "младший лейтенант". Всей очереди предстояло ехать доучиваться в другую эскадрилью, где был большой аэродром, и летали на ЯКах. Все радовались.

Все, кроме одного.

Вадим Зосимов лежал на железной сетке кровати, с которой уже сняли матрац, глядел на хлопотавших, метавшихся курсантов отчужденно.

Он едет, а Женя, значит, остается… И ничего тут не поделать ни ему, ни ей — может быть, потому она даже не пожелала повидаться с ним перед разлукой, передала через подружек, что больна. Заболела, значит…