— Не надо обижать, — успокаивая, по-христиански призывал Маркелов своего инженера к всепрощению. — Рука дающего не оскудеет. Не последний раз зашли мы сюда. Поругайся с ним, а он потом умор-щит, ей-богу уморщит, недодаст.

Маркелов пригласил и одноглазого Витю, и Рякина отобедать с ними. Серебров думал, что те станут ломаться, но и Витя, и Генка понятливо вытащили из шкафов одинаковые бордовые новенькие дубленки, одинаковые ондатровые шапки и, похожие, как куклы одной модели, конспиративно пошагали вперед. Присоединились только около машины. Разделись в гостиничном номере у Маркелова. Растерянным голосом забитого, темного человека Григорий Федорович пожаловался:

— Плохо у нас в деревне, ребята. Водка кончилась, дак я уж одеколону купил. Пьете ли одеколон-то?

Генка громогласно крякнул, зная маркеловскую любовь к розыгрышу, Витя Гонин посмотрел с недоумением. Здоровый глаз обиженно вспыхнул и печально погас.

Маркелов достал из портфеля круглые трехсотграммовые бутылки с югославским коньяком.

— Раздавим «воробышка»? Вы уж простите, нет водочки.

— Ну, что же, — разглядев этикетку, принял шутку одноглазый Витя, и здоровый глаз у него сверкнул весело, сравнявшись по оптимизму с протезом.

О-о! Это были натренированные питухи: и Витя Гонин, и Рякин не пили, а выплескивали содержимое рюмок в рот. Серебров чувствовал, что уступает им. Рякин лихо пил, с хрустом закусывал салатом из свежих огурцов и, как в былые времена, пугал своим громовым хохотом официанток, рассказывая для затравки о том, какой у него голос: кашлянул вчера, старушку «скорая помощь» увезла.

На цыганистом Генкином лице весело играли глаза, хотелось ему откровенности. Подмигнув, он сказал Вите, чтоб задернул тот тяжелую портьеру кабины.

— Так вот позвонила мне вчера одна потрясная дева и даже не хромая, — гулким шепотом начал он выдавать «историю». От «истории» к «истории», которые наперебой рассказывали Витя и Рякин, вроде становилось все больше доверительности. Рякин и Витя Гонин обещали уже Маркелову найти и уголки, и трехдюймовые трубы. Григорий Федорович растроганно приглашал «ребят» на ушицу и на медок.

Генка окончательно отмяк, разоткровенничался, что у него машинка-развалюшка, один номер оставался целым, а теперь бегает так, что не уступит новой «Волге», что начальство его любит за строгость. Он ведь запросто делает разъяснения «на научной основе».

Дошло до пари: Рякин заявил, что за пятнадцать минут очарует обслуживающую ближний столик гвардейски сложенную официантку.

— По-моему, на три балла, — с пренебрежением скривился Серебров.

— Учти, некрасивых женщин не бывает, бывает мало вина, — назидательно уточнял Рякин, поднимаясь.

Маркелов прекратил спор, позвав в номер.

Парни разохотились и там еще раздавили «воробышка». Только после этого у Генки стал заплетаться язык, но Витя Гонин выпить мог бы еще: оба глаза смотрели почти трезво.

Развезя на такси изрядно подгулявших Рякина и Гонина, Серебров поехал к отцу и матери. Вот и родной дом с отцовскими «окнами РОСТА».

Бывая дома, Серебров много рассказывал о Маркелове, но побаивался приводить домой ложкарского феномена. Он знал, что мать не удержится и станет вспоминать о том, как божественно играл Гарик на скрипке, как изумительно читал стихи, а вот оказался в деревне. Почему он такой неудачник?

— Перестань, — не выдерживал Серебров таких вздыханий. — Не могу же я всю жизнь тащить как непрощенный грех эту скрипку!

Отец таких разговоров не заводил, он нес шахматную доску и расставлял фигуры.

— Кто кого: город или деревня, — заводя руки с фигурами за спину для жеребьевки, спрашивал он.

И сегодня сели они за шахматную доску: большой лобастый в роговых очках Станислав Владиславович и тонкий быстрый сын, не похожие друг на друга.

От рассказов о Маркелове Гарька не удержался.

— Такой хохмач, — выдвигая пешку, проговорил он. — Вот при мне доярок наставлял на ум: «Девоньки, кормов нынче столько, что молоко не только из сосков, а из рогов должно бежать». Или вот сеяльщиков весной спрашивает, зачем гранулированные удобрения вместе с семенами высевают?

Те молчат.

— Когда младенец родится, что ему прежде всего надо? — спрашивает Григорий Федорович.

— Помыть, — крикнул один.

— А после мытья?

— Титьку надо, — угодил ответом в самое яблочко печник дядя Митя.

— Правильно, дядь Мить, титьку надо младенцу. И вот для каждого младенца-зернышка гранула-то и есть титька. Проклюнулся младенчик и хвать за сосок. Ясно?

— Я знаю подобного человека, — проговорил Станислав Владиславович, хладнокровно забирая слона. — Осенью оперировал по поводу аппендицита директора кирпичного завода Краминова. Тоже, я тебе скажу, язычок! У него пословица любимая: «То втык, то втэк и так весь век». Оптимистично!

При упоминании о директоре кирпичного завода Серебров-младший насторожился. В нем вдруг проявился хваткий маркеловский интерес: нужный человек! Это же кирпичный бог!

— Ну, а теперь ты в каких с ним отношениях? — без всякого сожаления продувая партию в шахматы, спросил вкрадчиво Гарька.

— С праздниками поздравляет, говорит, не надо ли кирпича, — удовлетворенно ставя сыну мат, ответил Станислав Владиславович. — Я отвечаю, что слишком тяжеловесна у него продукция.

Гарька истово пожал отцу руку.

— Восхищаюсь твоим гроссмейстерским даром, но мне, пап, очень важна другая игра. Нам бы кирпич не в третьем, а в первом квартале получить, — взмолился он, поняв, что Краминов вряд ли откажет отцу. — Ты понимаешь, вчера забили письмо в облплан, а на первый и второй квартал лимитов нет, нас отфутболили. Позвони ему, поговори, а? Ну что тебе стоит? Он не откажет.

Станислав Владиславович, откинувшись на спинку кресла, возмущенно сверкнул очками.

— Фу, каким языком говоришь ты, Гарольд?! Какая-то смесь спорта и деляческого арго. У Маркелова-то ведь, наверное, язык русский, а у тебя черт знает что. Протекцию, значит, тебе составить?

Отец называл его полным именем «Гарольд», это означало, что он недоволен сыном.

— Ты знаешь, Гарольд, я вовсе не намерен переводить дружеские отношения в деляческие, — вставая, повторил Станислав Владиславович. — Я — тебе, ты — мне. Мне это противно, — и ссыпал с доски шахматные фигуры.

— Пап, ну, мы теплые гаражи строим, — хитрил Гарька, хотя кирпич нужен был не на гараж, а на коровники. — Ты понимаешь, на холоде люди ремонтируют машины. Люди, ты понимаешь?

— Не буду, — стоял на своем Серебров-старший. — Есть обычный законный путь. По-моему, всякие нехватки у нас возникают исключительно из-за того, что рвачи и хваты растаскивают то, что предназначено для плановых строек. Это расшатывает плановую организацию. Есть законный путь! — гремел он, широко шагая по комнате.

Отца трудно было сбить с этой мысли. Гарька страдал, морщился, умоляюще поламывал пальцы. Конечно, отец был прав, но как устарело он представлял нынешние отношения. Разве бы сумел столько построить Маркелов, если б ждал лимитов да включения в титулы?!

___ Ну, не дают, па, ты понимаешь, не дают, —

стонал он. — Это же хозспособ. Люди на морозе работают. Ты что — инициативного способа не признаешь? Ты, па, теоретик. Чистый теоретик.

Гарька наседал на отца, доказывая, что тут особый случай, что отец, как врач, должен подумать о здоровье людей, работающих на холоде. Станислав Владиславович супил брови, протирал очки и сдаваться не хотел.

— Мне этот протекционизм опостылел, — гремел он. — Даже укол в задницу и то стали делать только по протекции.

Нинель Владимировна, мывшая на кухне посуду, несмотря на звон тарелок и шум воды, все-таки уловила своим озабоченным слухом, что Гарика обижают и ему надо помочь. Забыв о том, что еще десять минут назад недружелюбно отзывалась о Ложкарях и Маркелове, она стала перед мужем с полотенцем через плечо и решительно, строго, как могла говорить, когда дело касалось защиты сына, продиктовала:

— Стась, ты должен помочь. Ты должен ему помочь. Поступись своей старомодной чопорностью. Семен Семенович для тебя сделает.