Щербачёва мог знать только выпускник Академии Генерального штаба.

Через десять минут Ратманов спустился в аппаратную, к дежурному телеграфисту, дремавшему около громоздкого, размеренно пощелкивающего механизмами аппарата Бодо, и отбил в Могилёв, в Ставку телеграмму о том, что генерал-лейтенант Корнилов бежал из плена и сейчас находится в румынском городе Тур-Северин...

Ратманов отвёл Корнилову самую большую комнату в своём доме, где генерал решил первым делом хорошенько выспаться. Всё остальное — потом.

На следующий день о побеге Корнилова из плена сообщили едва ли не все российские газеты. Такого ещё не было. Корнилов к газетной шумихе отнёсся спокойно, хотя с назойливыми, будто мухи, репортёрами постарался не общаться.

Его мысли были устремлены к одному — к дому своему, к Таисии Владимировне, к Наташке, к маленькому крутолобому Юрану, очень похожему на мать. Говорят, когда мальчишка похож на мать — это к счастью. Вот этого очень хотелось бы — счастья, пусть его у детей будет побольше. Отец для них это заслужил, заработал... Семью свою Корнилов не видел два года.

Генеральскую форму в Тур-Северине достать оказалось непросто, Ратманов хотел пошить её у толкового портного — имелся у него один такой в наличии, — но Корнилов категорически отказался ждать.

— Пустое всё это, — устало проговорил он. — Достаточно обычной полевой гимнастёрки либо кителя и бриджей. Доберусь до дома, там переоденусь.

Через два дня Корнилов выехал в Россию.

Петроград встретил его мелким, схожим с пылью, дождём и резкими порывами ветра, приносящимися с Невы. Вода в Неве была тёмная, с сизым, мертвенным налётом, в городе, кажется, пахло гнилью.

Улицы были забиты мешочниками и расхристанными солдатами-резервистами, которые ходили по домам и клянчили деньги. Карманы у резервистов были набиты семечками, на шинелях и гимнастёрках гроздьями висела подсолнуховая шелуха. Корнилова от вида таких солдат передёргивало, он брезгливо отворачивал голову в сторону.

На вокзале Корнилов сел в пролётку и поехал на Пятую линию Васильевского острова, в дом номер восемь, где семья Корниловых снимала квартиру.

Первой в прихожей к отцу кинулась Наташка. Господи, как она выросла, стала уже самой настоящей дамой. Корнилов ощутил, что ему сдавило виски.

   — Папа, папка приехал! — Наташка повисла у него на шее. Поцеловала отца в одну щёку, потом в другую. На глазах у неё появились слёзы радости.

Следом в прихожую торопливо выбежала Таисия Владимировна, за ней — крутолобый незнакомый паренёк с внимательными глазами. Это был Юран, Юрка, сын... У Корнилова сжалось сердце.

   — Папка! — Наташка продолжала висеть у него на шее.

Корнилов вместе с дочерью, не отпускающей его из своих объятий, сделал шаг вперёд, ощутил неожиданно, что усы у него сделались мокрыми, солёными, в мозгу мелькнуло укоризненное: «Расквасился...» — он неловко, одной рукой обнял Таисию Владимировну.

   — Папка! — в очередной раз взвизгнула Наташка и умолкла.

   — Дайте мне хоть сына обнять, — попросил Корнилов.

Когда ахи-охи улеглись и Корнилов в прихожей стянул с себя сапоги, переобувшись в лёгкие кожаные тапочки, он спросил у Таисии Владимировны:

   — Вы хоть письма мои, которые я из лагеря посылал через Красный Крест, получили?

Таисия Владимировна стёрла с глаз слёзы:

   — Получили.

   — Я очень тревожился: как вы тут без меня? Время-то военное, затолкать, растоптать кого угодно могут...

   — Знаю одно, Лавруша, — сказала жена, — в немецком тылу находится шестьдесят русских генералов.

Эту цифру, в которую не хотелось верить, на следующий день подтвердил встреченный в штабе генерал, давнишний знакомый Корнилова.

   — Вы все как сговорились, — невольно воскликнул Корнилов. — Вчера жена мне тоже назвала цифру шестьдесят. — Корнилов удручённо качнул головой. — Шестьдесят русских генералов в плену — это национальная трагедия.

Генерал мрачно кивнул:

   — К сожалению, что есть, то есть. Обстоятельства сильнее нас. Но... — генерал взял Корнилова под локоть, — из шестидесяти попавших в плен генералов в строй вернулись только вы один.

Но этот разговор произойдёт завтра, а сегодня Корнилов находился дома. Этой встречи он так долго ждал...

   — Всё, больше я ни тебя, ни детей от себя не отпущу, — сказал он Таисии Владимировне. — Мне, как генерал-лейтенанту, даже на фронте положены сносные условия. Будете жить вместе со мной, а во время боевых действий — перемещаться во второй эшелон и двигаться вместе с ним. — Он вновь обнял жену, прижал её голову к груди, носом зарылся в волосы, втянул ноздрями сухой приятный запах.

   — Я приготовила к твоему приезду праздничный обед, — шёпотом, едва различимо произнесла Таисия Владимировна.

   — Я слышал, в Петрограде плохо с продуктами?

   — Плохо, — призналась Таисия Владимировна, — но я кое-что достала к твоему приезду... Мы так ждали тебя!

   — Больше ты ни в чём не будешь нуждаться, — пообещал Корнилов.

Перед окном жалобно тряс ветками, ссыпая с крупных тяжёлых листьев плотную морось, каштан, несколько маленьких птичек сбились в плотную стайку под шапкой перехлестнувшихся веток, не пробиваемых сверху водяной пысью, и заглядывали в квартиру наёмного дома Мейпариани, в которой горел электрический свет. Внизу, в выбоинах асфальта, пузырилась тёмная холодная вода.

Корнилов подумал, что какой бы тяжёлой ни была доля солдата, — неважно, в каком чине этот солдат находится, в генеральском или он обычный рядовой, — его жизнь всегда бывает легче, если у него хорошо прикрыт тыл, есть дом, где можно отлежаться, залечить раны, есть очаг, около которого можно обогреться...

Тыл у Корнилова был прикрыт надёжно.

На следующий день Корнилов появился в военном министерстве. Первая встреча — в коридоре, с осанистым человеком в генеральской форме, неторопливо шагавшим по зелёному ковру с папкой в руке. Корнилов прищурился, стараясь разглядеть лицо генерала — в плену у него стали сдавать глаза, — тот тоже пригляделся к нему и обрадованно вскинул руки:

   — Ба-ба-ба, Лавр Георгиевич собственной персоной!

Это был генерал Аверьянов, человек в военном ведомстве не последний. Корнилов обнялся с ним.

Аверьянов ухватил Корнилова под локоть.

   — Пошли-ка ко мне в кабинет, попьём чайку, — предложил он.

Кабинет у Аверьянова был огромный, уютный, тихий, не хуже, чем у министра. И чай был отменный — китайский, присланный из Иркутска, где располагались знаменитые чайные склады и работала фабрика. И печенье было первоклассным — из подвалов магазина Филиппова. Аверьянов усадил Корнилова в кресло, сам сел напротив.

   — Имей в виду, — сказал он, — кое у кого из высших чинов нашего ведомства есть желание повесить на тебя разгром сорок восьмой дивизии.

Корнилов грустно усмехнулся:

   — Вместо того, чтобы поддержать хотя бы артиллерийским огнём, не говоря уже о людских резервах, о помощи, меня оставили подыхать вместе с дивизией в зубах у немцев, а теперь обвиняют в том, что я остался жив... И кто же так упорно пытается меня утопить?

Аверьянов не стал скрывать:

   — Больше всех — твой бывший командующий генерал Брусилов.

Корнилов сморщился:

   — Паркетный шаркун!

Брусилов был одним из немногих высших военачальников в России, кто не окончил Академию Генерального штаба.

   — Зато у него есть другие качества, совершенно неоценимые, которых нет у нас с тобою, — сказал Аверьянов.

   — Какие?

   — А кто учил государя подавать строевые команды?

В своё время Брусилов был начальником кавалерийского училища, среди его учеников имелись и блистательные особы, в том числе и будущий император Николай Александрович.

Поставить командный голос — штука непростая, Брусилов всё делал, чтобы у будущего государя голос был громовым, старался как мог, но поставить голос, чтобы тот звучал, как иерихонская труба, не сумел — пороху не хватило. Впрочем, сделанного Брусилову хватило с избытком, чтобы построить блестящую карьеру.