Несколько позже Ренненкампф решил ударить по-крупному, так, чтобы у коллег-широколампасников от зависти округлились глаза: став командующим Первой армией, он при помощи подрядчиков Сутина, Рабиновича и Пагера купил несколько эшелонов очередного гнилья для солдат, заплатив за «червей в мешках» гигантскую сумму в золотых червонцах, — в благодарность за что ему было отписано богатое имение Юмерден.

Имение Ренненкампф брал не для того, чтобы в нём жить со своим семейством и, вооружившись удочками, водить внуков на берег ближайшего карасиного пруда, брал для последующей реализации. Деньги, которые генерал-адъютант рассчитывал получить от продажи Юмердена, вряд ли бы поместились в карманах его просторного мундира и уж точно не влезли бы в толстый кожаный кошель командующего. Преподнесли ему имение на голубом блюдечке с золотой каёмкой — по заявлению посредника Нохима Троецкого, «без всякой затраты личных средств, почти даром...».

Ренненкампфу не повезло: о сделке стало известно, сведения попали в печать, и генерал-адъютанту пришлось откреститься от своих сообщников.

Впрочем, сообщники точно так же поступили с генералом, они сдали его вместе со всеми потрохами. Но что не дозволено быку, дозволено Юпитеру — Ренненкампфу за его «предпринимательскую» деятельность ничего не было, коллегам же по «бизнесу» пришлось ответить.

Начальник третьего отряда полковник Корнилов знал, что скандалы с гнилой мукой бывали и раньше, ещё до капитана Вилямовского, но Сивицкому всё сходило с рук. Корнилов настоял, чтобы в пограничном округе был создан общественный комитет по снабжению, в который вошли он и полковник Пневский.

Встретив Корнилова в штабе округа, Сивицкий сунул в глаз монокль, висевший на чёрном шёлковом шнурке, смерил полковника с головы до ног оценивающим взглядом:

   — Это вы, полковник, командуете третьим отрядом?

   — Так точно! — спокойно ответил Корнилов.

   — Ну-ну, — Сивицкий приподнял густую соболью бровь, и стёклышко само выпало из глаза, — Ну-ну, — повторил генерал и двинулся дальше по коридору.

Сказать ему было больше нечего. Он ощущал своё превосходство над Корниловым и считал — не без оснований, естественно, — что этот полковник ему совершенно не опасен.

Созиновы встречали своего младшего брата на маленькой станции, даже не имевшей перрона, — перрон заменяла утрамбованная земля, в которую были втиснуты несколько листвяковых брёвен.

Лиственница, как известно, дерево вечное, ни гнили, ни воды, ни ржави не боится, делается только прочнее, тяжелее, — это вечное дерево, поэтому строители здешние ценили превыше всего именно лиственницу. Столбы из стволов лиственницы никогда не падали, брёвна, положенные в сруб пятистенки, переживали не только дом, но и его фундамент, листвяковая дранка, предназначенная для крыши, по сто лет держала воду, не пропуская в помещение ни капельки.

И глаз человека лиственница радует, как никакое другое дерево: хвоя её летом была нежной, имела сочный зелёный цвет, как короткая мягкая трава на горном лугу, осенью горела, словно огонь, делала солнечным всякий пасмурный день. Средний из братьев Созиновых, Василий, самый знающий и опытный, считал лиственницу главным на Дальнем Востоке деревом, которое человека может и защитить, и обогреть, и от зверя сберечь, и хунхуза с его худыми намерениями отвести в сторону, и страшного клеща, превращающего людей в инвалидов, отогнать...

   — Это царь-дерево, — любил повторять он.

Команда новобранцев прибыла на рабочем поезде, развозившем китайцев по фанзам, с детскими вскриками вывалилась из вагона наружу и поспешно построилась. Последним на земляной перрон спрыгнул седой урядник с выгоревшими погонами на плечах, вздёрнул сидор, поудобнее перехватывая лямку.

Поезд дёрнулся, паровоз запоздало дал гудок — дырявый, ржавый, окутался паром, снова дёрнул вагоны, на этот раз удачнее, и состав неспешно покатил дальше.

Посту прапорщика Косьменко из этого пополнения полагалось двенадцать человек.

Младший урядник Созинов никак не мог угадать в строю одинаково круглоголовых, похожих друг на друга казачков — будто они были рождены одной матерью — своего брата, наконец не выдержал, вскрикнул горласто, молодо:

   — Ванька Созинов! Где ты есть? Подними руку!

Один из казачков, стоявший в середине строя, наряженный в мешковатую новенькую гимнастёрку, подпоясанный брезентовым ремнём, поднял руку.

Василий бросился к нему, выдернул из строя, обнял.

   — Чего же ты, чёртушка, не отзываешься? Я тебя ищу, ищу...

   — А я тебя сразу увидел.

   — Тогда чего из строя не выскочил?

   — Ды-к, — Иван оглянулся на своих товарищей и застенчиво потёрся щекой о плечо, о погон, — неудобно.

Братья Созиновы приехали за пополнением на двух подводах, усадили новобранцев на телеги, Василий расписался в сопроводительной бумаге у седого урядника, что людей принял по реестру и, прыгнув на головную телегу, ловко подхватил вожжи. Стегнул кобылу кнутом:

   — Но! — Только серебряный Георгиевский крест забряцал, стукаясь о пуговицу на груди.

Ванька с восхищением смотрел на брата.

   — Вась, а Вась, — не выдержал он, — а тут медведи есть?

   — Есть.

   — А волки?

   — Более, чем положено...

   — Кем положено?

   — Богом.

   — А ещё кто есть?

   — Тигры.

Иван невольно поёжился, знакомо потёрся щекой о погон, это детское движение вызвало в Василии тепло, что-то щемящее, словно он вспомнил собственное детство.

   — Кто-кто?

   — Тигры. Цари тайги. Гигантские кошки.

   — Сильные они?

   — Очень. Когда такая кошка приходит из тайги, китайцы в землю прячутся. Запросто перемахивает через полутораметровый забор, лапой перебивает хребет телке, взваливает её себе на спину и перепрыгивает через забор обратно.

   — Це-це-це, — восхищённо и одновременно испуганно поцецекал Иван. — На Зайсане такие зверюги не водятся.

   — В горах есть леопарды. Тоже запросто могут откусить голову человеку.

С обеих сторон к дороге подступил высокий тёмный шеломайник, непроходимо густой, пахнущий мёдом и муравьиной кислотой — здешние муравьи, крупные, угольно-чёрные, с железными челюстями, жили, как крысы, в норах, в шеломайниковом густотье.

Василий Созинов на всякий случай подтянул к себе винтовку, настороженно глянул в одну сторону, потом в другую. Новобранцы, сидевшие в телегах, втянули головы в плечи.

   — Что, тигра? — шёпотом поинтересовался Иван.

   — Нет, не тигра.

   — Тогда зачем винтовку приготовил?

   — Здесь, Ванек, водятся звери пострашнее тигры. Называются хунхузы.

   — А это кто такие? Слоны с большими зубами?

   — Узнаешь. Всему своё время. В двух словах о хунхузах не расскажешь.

   — Свят-свят-свят! — Иван не выдержал, перекрестился. — Это кто же такие будут?

Брат не ответил, вновь настороженно глянул в одну сторону, потом в другую, затем посмотрел на вторую телегу, где на поводьях сидел Егор. Было тихо. Но именно эта тишина и не нравилась младшему уряднику Созинову — даже птицы умолкли, — чёрная тайга подступила к дороге вплотную, в темноте возникали недобрые огоньки, похожие на светящиеся волчьи глаза, перемещались в сторону и исчезали.

   — Что это? — шёпотом спросил Иван.

Брат не ответил, огрел кобылу крутом:

   — Но!

А Иван едва глаза себе не вывернул, стараясь разглядеть, что же за огоньки мечутся в таёжной темноте, но так ничего не увидел и не понял, притих и молчал до самого поста, до гостеприимно распахнутых ворот, которые закрылись на толстую деревянную слегу, как только на двор въехали обе телеги.

Прошло два месяца.

Дни будто слились в один, они были похожи друг на друга, как близнецы, ничем не различались. Иван быстро втянулся в службу, тащил лямку в полную силу, словно всегда только этим и занимался — и за хунхузами гонялся, и работяг-китайцев защищал. Однажды со своим напарником и тёзкой, амурским казаком Ваней Сидоренко отбил у «красных бород» стадо заморённых коров, которых те на лошадях перегоняли к себе, за что получил личную благодарность полковника Корнилова — в общем, на совесть служил Отечеству. Без скидок на молодость и трудности.