Кто–то назовет его спятившим стариком, не сумевшим вырасти из старосветских фантазий; но этот «сумасшедший», не повышая голоса, мгновенно завладевал вниманием всех присутствующих в любом ресторане по соседству, зачаровывая объемом знаний, доброжелательностью, необычайно богатым языком и трезвостью суждений. Кто–то будет припоминать расистские высказывания против евреев, негров, индейцев… И никто не узнает, насколько сердечно он принимал молодых людей еврейского происхождения, приходивших к нему за советом и помощью. Никто не вспомнит его слова в защиту мапуче, которых он считал основой смешанного чилийского народа. Не вспомнят ни выказываемого им признания великим писателям с еврейскими корнями, например, Полю Ре, Густаву Майринку и Стефану Цвейгу, ни его пожизненной дружбы с Володей Тейтельбомом.

Я же лично навсегда запомню его таким, каким видел тут, в Ластарии или Виктории Суберкасо: на прогулке в широкополой шляпе, и все встречные собаки радуются ему, как хозяину. На самом деле, единственная полученная им официальная награда — признание от Общества защиты животных. В Аргентине он опубликовал прекрасную повесть в память об умершей гималайской собаке Дольме, за что и получил награду, которой дорожил как знаком своего завета любви к животным.

Я хорошо помню и то, как он выпивал рюмку любимой настойки «Араукано», всегда предлагая и гостям — в его зеленых апартаментах, полных символов, флагов и портретов; здесь же на стене висел меч Эскалибур. Мужчина восьмидесяти лет, никогда не чувствовавший неловкости в окружении молодых друзей, в «Леопарде» или литературном кафе «Москето», с Кристианом Уорнкеном, где желающие могли встретить его чуть не каждый день. Я же виделся с ним лично благодаря случаям, символам, парадоксам — всему тому, что вращалось вокруг могучей оси его воли. Я помню и его пристрастие к курению в популярном ресторане «Лили Марлен» в Провиденсии, где беседы тянулись всю ночь до рассвета. Кто–то из гостей ресторана при случае предлагал отвезти нас домой, поскольку все мы жили по соседству. Тогда, в тесном салоне дон Мигель становился очень веселым и радостно смеялся удивленным лицам тех прохожих, кто сумел узнать его через окошко трясущейся машины.

Очевидно, что Серрано заслужил почетное место в национальном искусстве, намного более великое, чем хотели бы те карлики, что пытались отказать ему в даже в погребении. Всё же, очевидно и то, что при жизни в почете ему было отказано. Наверное, только неблизкое будущее принесет понимание того, что литературный гений не должен потакать прихотям публики. Мы остаемся только его читателями. Просто читателями.