-Сергей, очнись. Вернись на грешную землю. Или ты думаешь, как бы тут со своей Оленькой гулял? - сочувственно, но не без сарказма реагировала Нина на мою отрешенность.
-Ты бы еще про мыло напомнила.
-Про какое мыло?
-Им мылят веревку.
-Какую еще веревку?
-Не тупи. Ту самую, которая решает все проблемы, и о которой не говорят в семье повешенного.
Зря она это сказала. Лишний хворост в еще бушевавший огонь был не к чему.
Но надо было отдать должное - Нина могла реагировать жестче. Имела бы на то полное право. Потому что я постоянно думал об Ольге (особенно после рассказа экскурсовода), представляя, как вместе с ней мы мчимся по ночным улицам. Как гуляем по набережной, и по аллее звезд, любуемся лазерным шоу, ее любимыми игуанами и обезьянками в городском зоопарке. Как ночью катаемся на джонке по заливу "Виктория" и поднимаемся на самую высокую точку Гонконга на старинном трамвайчике под названием "Peak Tram" под углом почти в сорок пять градусов. Это потрясающее зрелище. И вид с вершины тоже. Потом я много раз бывал в Гонконге, но те первые ощущения сказочного города у меня остались навсегда и никогда не покидали.
После Гонконга был Макао. Переходы границ с упрощенной процедурой пересечения, как попадания в другие миры, давали ощущение мгновенных и абсолютных перемен, а именно к ним я стремился, именно они мне и были нужны. От моментальной смены картинок я отключался от реального мира и впадал в забытье, которое только и давало мне возможность отрешиться от моих предыдущих страстей, чтобы с головой окунуться в новые. Всего-то час езды на морском пароме.
Старинный город с европейской средневековой архитектурой в историческом центре очаровал с первых шагов. Маленький кусочек Большой Европы. Чистота была исключительная - можно запросто ходить в домашних тапочках по отшлифованному черно-белому булыжнику. Макао - азиатский Лас-Вегас. Чтобы не заблудиться, пришлось воспользоваться услугами местного таксиста, который стал и гидом по совместительству. У него оказался такой неанглийский английский, что я не разобрал ни одного слова и понял только одну фразу: "мэни казино". Казино здесь были на каждом шагу. Весь город одно сплошное казино. Рулетка всегда манила меня. Я всегда был азартен.
С отложенной тысячей я направился в самое большое казино в Макао с поэтично звучащим названием "LISBOA". Это на португальском - столица самой западной европейской страны. Я долго искал стол с рулеткой. Рулетка оказалась одна среди множества всяких других игр вплоть до самых диковинных - карты, шарик, кубик в стакане...
Я был один за столом, не считая крупье. Моя тысяча долго не хотела проигрываться. Я играл уже тридцать минут и выиграл приличную сумму, на которой мне бы и остановиться. Но азарт подстегивал: "всё на "красное", и ты выиграешь". Ставка была сделана - красное-семнадцать. Ставший для меня одушевлённей всех живых шарик, как сорвавшийся с цепи, полетел по кругу. Сделав несколько витков, и будто раздумывая, заметался между красным-семнадцать и зеро, вдруг покачнулся в нужную мне клетку, подпрыгнул и аккуратно улегся...на зеро. "Вот ведь предатель. Не соблюдает Закон везения в азартных играх, если не везет в любви...".
В любви как в игре, и в игре как в любви - также ставятся ставки, и первые успехи. От них кружится голова. Но остановиться невозможно, и вот они ошибки, все вдруг обращается в свою противоположность - выигрыш достается кому-то другому. Я проиграл. Бриллиант меняет своего владельца?
Пытаясь как-то отвлечься, я надеялся на какое-то, пусть и короткое время, стать свободным от своей зависимости к Ольге. Мне необходимо было сбросить груз тяжелых мыслей, почувствовать себя беззаботным насколько это возможно. Два города - Гонконг и Макао помогли мне в этом. И еще Нина, в путешествии она оживилась и повеселела, а временами была даже агрессивной. Но меня это скорее забавляло, потому что такой её я никогда не видел, с этой стороны Нина мне была совершенно не знакома.
У меня вызывало улыбку, как она оберегала фотоаппарат, купленный нами, чтобы запечатлеть себя на фоне местных красот и достопримечательностей. Нина установила такой контроль за его сохранностью, что я не знал о ком мне заботиться больше - о ней или о фотоаппарате. Нина провела со мной краткий инструктаж как надо с ним обращаться. Мне было строжайше запрещено просто держать его в руке. Фотоаппарат должен был вешаться на руку и на веревочку. Соблюдение инструкции проверялось каждые десять минут.
-Где фотоаппарат? - не увидев его у меня на руке и на веревочке, Нина отчитывала меня как классная дама. На третий день фотоаппарат мне порядком надоел, я торжественно вручил его ей:
-Думаю, что у тебя будет надежнее...
Поскольку я уже не тратил все свободное время на Ольгу, на выполнение ее мелких поручений, в адъютанта по которым я превратился у нее незаметно для себя, я вернулся к своей повести. К ее написанию я приступил еще до расставания с Ольгой. Развод с ней ускорил творческий процесс, а вернувшись из Гонконга, я продолжил. Но не вырисовывалась концовка, я ничего о ней не знал, о ее сегодняшней жизни, где и как она живет, и главное, как собирается жить дальше - "Где Вы теперь, кто Вам целует пальцы?...". Впору было начать сочинять музыку и к моим сонетам.
Ольга тщательно оберегала свои новые отношения. Я послал ей несколько сообщений, две из них были поздравлением с Пасхой. Придумал покреативнее. Чтобы ответила. Тишина. Через час послал вторую.
Ольга не оценила мою креативность. Плевать она на неё хотела. Злость, превращенная в молчание. У нее оно было очень демонстративное. Классика жанра. Ольга делала это так, как понимала и считала правильным, большое количество женщин предпочитают в таких случаях молчать.
"Грубишь молчанием? Зачем?
Не дал я повода ничем..."
Мне казалось, что чем сопливее мои сонеты, которые я посылаю ей, тем сильнее до нее дойдет мое состояние - про такое очень чувствительное тело, которое все еще помнит объятия и прикосновения и потому содрогается остаточными судорогами; про душу, тайну которой глупому телу никогда не разгадать.
"Мне очень жаль, но я люблю другого" - это всё, чего был удостоин. И больше ни звука. На все мои десять или двадцать сообщений насчет "другого".
Её молчание стимулировало меня на рифму, но никак не на окончание моей повести. Мне не хватало тех эмоций и того драйва, которые подвинули меня эту повесть начать и помогли бы ее закончить. Я даже попытался сделать синопсис. Тут у меня вышли затруднения. После долгого и мучительного напряга из множества вариантов у меня получилось два: "Она доставила ему удовольствие в первый же вечер, а он не захотел на ней жениться. Потом он осознал, но было поздно. И за эту медлительность она отомстила ему - она бросила его, разбив чувствительное сердце поэта-романтика". И второй: "Он влюбился в неё, а она взяла за это плату. Потом грязно рассталась с ним, предложив остаться друзьями". Вот такие получились два синопсиса. Можно было позлее - и насчет удовольствия и насчет дружбы, и может тогда меня бы отпустило быстрее.
Но оказалось, что легче написать целое произведение, чем этот самый синопсис. И надо было приступать к эпилогу и бомбить издательства. Но эпилог никак не вырисовывался. До этого я писал только сочинения, это было давно, в школе. И если при их написании я всегда мучился первой фразой, то сейчас я не знал, что должно быть в конце. Придумывать было нечего, у меня не хватало воображения.
Я вспомнил о договоре. Решение я по нему принял еще до того как обнаружил его отсутствие. Но сейчас я подумал, что история с Ольгой не окончена. Мне нужно было вывести ее из молчания. Мне нужны были ее чувства и ее эмоции. Было интересно, какие именно из них она проявит. Я надеялся, что это будет не только злость. Я написал ей:
