Боюсь, у тебя создалось впечатление — если ты вообще над этим вопросом задумывался, — что я недостаточно старался удержать твою мать и, следовательно, тебя. Это мало соответствует действительности. Я писал ей настойчивые письма, посылал ценные подарки — которые вернул мне мистер Кендал — и съездил в последний раз в Фонтейн в августе (тебе тогда было пять месяцев; очень хотелось посмотреть на тебя, но мне в этом было отказано). И после этого я еще долго в письмах умолял ее вернуться, пока не понял — пока меня не заставили понять, что Ева и я — два существа, случайно связанные жизнью. Каждый сам по себе и друг другу чужды, как кошка и собака, хотя вражды между нами не было. Мы даже ни разу не поссорились, хотя в разговорах подчас один другого не щадили, стараясь избежать лжи. Кошку можно заставить усыновить осиротевшего щенка; она даже выкормит его, если у нее окажется молоко, но как бы он к ней ни привязался, как бы ни проявлял благодарность, она спокойно бросит его, лишь только он научится сам лакать с блюдечка. И выцарапает ему глаза при случае. Мне самому приходилось наблюдать такое. И тогда щенок вообразит, что все кончено, что ему больше не жить. Но он, конечно, выживет и поймет, что жизнь хороши, и найдет себе подобных. Все это ты знаешь. Чего не дано щенку и даже взрослой собаке, это представить и почувствовать все значение и ценность для себя другого такого же существа, — как это почувствовал я в отношении тебя сегодня днем и вечером (сейчас уже за полночь) — к моему большому удивлению. На основании пятидесятилетних наблюдений я пришел к выводу, что лишь немногие мужчины способны длительное время испытывать сильную привязанность к другому человеческому существу. Удел женщины — и ее постоянная мука — годами смотреть на кого-то, не отрывая глаз, заботиться непрестанно, как о себе, а иногда и забывая себя. Такова моя сестра Хэтти, Рина Кендал (с твоих слов), Полли Друри. Грейнджер, возможно. Из мужчин, которых я наблюдал, сюда относится только Грейнджер — а теперь, похоже, и я (или снова я; такое чувство я испытывал к Еве, только ему не суждено было расцвести).

Отягощен ли и ты этим чувством — чувством непомерной привязанности к кому-то? После двух наших бесед мне кажется, что это так; и вот, поскольку я провел большую часть жизни в окружении книг (вопреки общепринятому мнению, прибежища и утешения далеко не надежного) и, поскольку полагаю (исходя из опыта своего и людей, которых ставлю значительно выше себя), что лучше черпать мудрость из книг, чем искать ее в житейской суете — куда плодотворней и не так скучно — ввиду всего этого я сегодня вечером долго искал у Вергилия один отрывок, который все время, пока ты рассказывал мне о своей жизни и заботах, вертелся у меня в голове. Ты говорил, что в школе вы проходили с Торном Брэдли четвертую книгу Энеиды. Не знаю, ограничивается ли этим твое знакомство с Энеидой и знаком ли тебе этот отрывок, поэтому выписываю его для тебя (должен признаться, что работа совсем не оставляет мне времени для занятий Вергилием, так что мне пришлось основательно порыться, прежде чем я нашел его). Но сперва позволь мне, умудренному учителю, сделать небольшое вступление.

Эней бежит, оставив за собой развалины Трои, и буря, вызванная разъяренной Юноной, несет его, растерянного и отчаявшегося, потерявшего жену, отца и родной дом, к берегам Африки. Там на песчаном ливийском берегу его встречает мать. Это Венера, но для того, чтобы он не узнал ее, она принимает облик охотницы и вооружается. Он понимает ее божественную природу, хотя и не знает ее имени, и рассказывает ей о своих бедах. Она посылает его в Карфаген во дворец царицы Дидоны. Вот ее напутствие:

Perge modo et, qua te ducit via, derige gressum.

Только иди, все по этой дороге шаги направляя.

Отсюда, поскольку ты признался, что в латыни не силен, разреши мне перевести для тебя:

Молвит и вдруг, повернувшись, румяною выей блеснула,

Запах амврозии вмиг на священной главе испустили

Кудри густые, а ризы упали к ногам, и открылась

В шествии истой богиней она. И как матерь узнал он,

Вопли такие вослед исчезающей тут испустил он:

«Злая и ты! для чего столько раз привидением ложным

Сына манишь? для чего прикоснуться десницей к деснице

Ты не даешь и беседы лишаешь меня настоящей?»

^[11]

Прочти и подумай, что могут дать тебе эти строки. Сам я воздержусь от комментариев, кроме одного: не забывай ее напутствия.

Только иди, все по этой дороге шаги направляя.

И вот еще что — несмотря на вопли Энея, это Она, божественная, видит его судьбу, а не ничтожный Он. Его судьба — не в Ней.

Я ни в коем случае не претендую на дар предвидения или на мудрость и не берусь предсказывать, куда должна привести тебя твоя дорога и что это за дорога, все же говорю тебе с известной долей уверенности — ты можешь рассчитывать на конторскую работу здесь с 1 января. Как я уже говорил тебе вчера вечером, наш помощник казначея выходит в отставку, как только ему исполнится семьдесят лет (и давно пора — за последние пять лет ты не найдешь у него и двух сбалансированных колонок цифр). Сегодня после обеда я поговорил с директором, сказал ему, что ты хотел бы устроиться на более перспективную работу, и спросил, не мог бы он помочь тебе в этом? Он подумал, сказал, что вообще-то хотел предоставить это место кому-нибудь из негров — предпочтительно выпускнику школы, но теперь от своего намерения отказался (дело в том, что по роду службы помощник казначея должен разъезжать по всему штату, наведываться в Каролину, а также встречаться с разными людьми — банкирами, проповедниками и т. д.). Одним словом, если тебя это место устраивает, то он готов тебя взять, в этом я почти уверен. Он на это намекнул, поскольку вообще любит говорить намеками, твердое обещание у него вырвать труднее. Во всяком случае, с решением не тяни. Прежде всего напиши мне, интересует ли тебя мое предложение. После чего я напишу тебе, как составить заявление и какие рекомендации нужно представить (даст ли тебе рекомендацию Торн? Кто еще в Фонтейне может это сделать? Как насчет твоего теперешнего начальника?).

Подумай над этим хорошенько, но не медли. Действовать нужно быстро. И если ты задашь мне вопрос — вполне оправданный — почему Форресту Мейфилду после стольких лет молчания и отсутствия понадобилось вдруг теперь твое общество, я отвечу тебе — или Еве, или вообще кому бы то ни было — приблизительно так: не корысти ради и даже не ради удовольствия (хотя не сомневаюсь, что твое соседство доставило бы мне большое удовольствие), но потому, что надеюсь искупить в какой-то мере свою вину перед тобой, преподав тебе, выросшему среди Кендалов, то, что усвоил один Мейфилд — да, собственно, все те Мейфилды, с которыми я встречался до тебя, а именно: как довольствоваться малым. Я убежден, что этому не хуже моего мог бы научить тебя любой из них: мой отец, будь он жив, и Хэтти, и Грейнджер, но я, во всяком случае, испытываю такое желание, и, кроме того, я не такой меланхолик, как они, — это дает мне некоторое преимущество.

Благодарю тебя за то, что ты приехал и выслушал все, что я имел сказать — впрочем, это еще далеко не все. Что-что, а говорить я горазд, но в конце концов ведь мы же занимаемся тем, что исправляем ошибки и упущения за десятилетия. Многое еще не начато, кое-что уже не наверстаешь. Если ты приедешь снова с тем, чтобы остаться (дом ждет тебя, ты здесь такой же хозяин, как я), я с легким сердцем возьмусь за восстановительные работы, не на словах, а на деле.

Во всяком случае, довольствуйся малым, Сын, и ответь мне, пожалуйста.