Она не успела среагировать. Дыханье остановилось под подбородком, образовав воздушный ком, растущий и краснеющий. Пальцами Она вцепилась в душащие руки, начала хлестать кулаком ему в пах, но цепкий хват становился лишь сильнее. Начало темнеть в глазах, затуманенный мир стал моргать кромешной тьмой. Раз, два...на третий Её шея задышала вновь. Ассар бросил Её, Ками со звоном рухнула назад, ударившись затылком о стену, распластавшись по кровати. Череда глубоких вдохов, и, не вставая, не двигаясь, Она сказала в потолок: "Мы вместе учились. А три года назад, когда мир только начал сходить с ума, ты....меня обхаживал. Мы учились на разных курсах, ты был старше. Прогульщик и, как поговаривали, барыга. Естественно, ничего не было. Но ты был в квартире моей сестры. Ты рассказал о том, что она неплохо зарабатывает, своим "друзьям", при мне рассказал, так что я знаю точно, и вот через неделю Гаури похищают. А через четыре недели она подходит ко мне у моего подъезда и просит взаймы. Угрожает ножом. Трясется в ломке. Ты убил мою сестру. Пожалуйста, дай мне убить за это тебя".

.

.

"8 часов я работаю. Это время я помню отчетливо. Что происходит в остальные 16...теперь я уже не уверен. Я не помню, где бываю, с кем вожусь. Я не помню тебя, лишь припоминаю. Кажется, что вечерами я вижусь с дочерью, но теперь абсолютно ясно, что это невозможно. Сколько я так существую? Целый год? Три? Последнее воспоминание - с тебя всё началось. Точнее на тебе все кончилось. Кончилась жизнь и началось существование. Лишь 8 часов в день я это я. На остальные 2/3 я - выдуманный. Не тот, каким родился. Это больше половины. Выдумка стала большей правдой, чем истина" - Ассар ходил взад-вперед, активно жестикулировал, прятался от размытого взгляда Ками. Та лишь успела бросить "У тебя нет дочери. Никогда не было". Но он Её не услышал. В нависшей тишине Ей послышалось, будто кто-то еле заметно бубнит. Она пнула пуховик в сторону. Подняла и Пастернака и обрез. Всмотрелась в лицо поэта. В искусственно белого цвета впадины вместо бровей. Гипсовые мешки под глазами. Его губы зашевелились и громогласно процитировали собственные строки: "Дик приём был, дик приход, еле ноги доволок". Она улыбнулась. Поцеловала поэта в сухие губы. Его лицо, мельтешащий Ассар -- все было откуда-то из прошлого. В рассеянном взгляде потекли воспоминания.

.

Вспомнились интернациональные будни третьего курса. Студенты по обмену. Турок, пытающий надежды в завоевании Её сердца. Владеющий языком в совершенстве, строчащий прозой, и с ужасным акцентом. Его вечная манера напихать вводных слов перед главным. Умиляющие тяжбы сказать "опять же", произнося "Опиат Ж". Ками так себя и стала именовать - Опиат Ж, галлюциноген с сочным вишневым вкусом. Вкусом, которого турок так и не попробовал.

.

Затем выплыл в памяти первый курс Мальчик-одногруппник, который сходил с ума от Ёе лица. Тревожно хватающий руку в разгар университетских пар, и шепотом, прижавшись губами к Ёе раскидистым кудрям там, где пряталось ухо, выговаривал:

.

Молю тебя, но слух глух,

А нрав твой так лих,

Что даже страх стух,

Даже стих стих.

.

Ками боялась. Мальчик казался Ей слабым. Хрупким. Его внимание было приятно, но не более. Ками боялась разбить хрупкому парню хрупкое сердце. Так, впрочем, и вышло. Опиат Ж довел мальчишку до продольных полос на предплечьях. Водопада по деревянному столу, озера на Её фотографии. С тех пор широкая улыбка спряталась в вишневый комок. Потом вспомнился Ассар. Ночь, в которой Она оказалась в шаге от падения в пропасть. Ссора. Еще одна. Потеря родных. Одного, второго, всех. Пропасть, которая все-таки Её настигла.

Ками нацелила дуло обреза на носящегося по каморке Ассара, пыталась успевать рукой вслед за ним, чтобы он всегда был в прицеле. Дабы желаемое каждую секунду Её жизни было на расстоянии в одно движение одного пальца. "Ты -- дикий!". Ассар оглянулся, замер, зашагал к кровати, встал на колени так, что обрез был всего в паре сантиметров от его лица: "Я ведь даже не против. Смотри, вот он я. Стреляй. Вот только ты слабая". Ками почувствовала, что плачет. Преодолевая тяжесть огрустнелых скул, Она улыбнулась и сказала: "Тыщ....и мозги твои по всем моим стенам". Без усилий Ассар забрал у Неё оружие. Повторил "Ты -- слабая". Встал с колен. Отвернулся. Ками, пытаясь уголками губ все-таки удержать грусть внутри, звонко закричала: "Борис Пастернак. Эммъ, название не помню:

.

Дик приём был, дик приход,

Еле ноги доволок.

Как воды набрала в рот,

Взор уперла в потолок.

.

Ками всмотрелась вверх, в крышку Её каморки. Захотелось до нее дотронуться, стало казаться, что потолки люди только за тем и придумали, чтобы иметь возможность прикоснуться к небу. Ведь на всех высотах всех гор и утесов небо лишь воздушно. Его можно и видеть и слышать и даже попробовать на вкус, но не потрогать. Она вспомнила язык, что ползал по подбородку, вынула свой. Ей захотелось попробовать на вкус её собственное небо. Покрытую трещинами и налетом гари известку, что нависла прямо над Ней. Ками встала на кровать, задрала голову, слегка покачнулась, но не упала. Её поймал Ассар. Теперь, когда Она была на высоту кроватных ножек и матраса дальше от пола, их рост стал совпадать. Полушепотом он сказал Ей то, что Она хотела услышать: "Я позволю тебе убить меня, даже помогу. Но тебе придется дать мне кое-что взамен".

.

.

\Зачем ты осталась? Вся твоя стая улетела на Юг. Почему ты не летишь следом? Зима закуёт тебя во льдах, тебя изловит охотник. Набьет твоими перьями подушку, будет видеть на ней серые сны Съест твою плоть недоваренной, заполняя живот еще кровоточащим белым мясом. Твои кости он отдаст собаке. А, может, он посадит тебя в клетку, заставит петь по щелчку пальцев....вот только жаль, что ты не певчая птица/

.

.

День переходил в вечер, облака харкались снежными хлопьями. Сугробы отъедали бока. Ботинки тонули в снеге до самого асфальта, ширина сандалий позволяла идти по поверхности, не проваливаясь. Метель насиловала облаченное в белый шелк тело холодом. Пуховик же вполне справлялся с морозными струями воздуха. Закутавшись в шарф до самых глаз, Она щурилась и шла следом. Там, под шерстяной вязью, скрывающей вишенку губ, она беззвучно читала стихи некогда влюбленного в нее студента:

.

Жаркое солнце нежданно ушло -

Может быть, покурить вдруг приспичело свету.

Это август. Девяносто второе число -

Просто очень холодное снежное лето.

.

Объедает рассветы голодная ночь.

Солнцу выслать б письмо почтовой совою:

Ты возьми меня подруки прочь,

Выбрось на пол, но рядом с собою.

.

Закатистое солнце, кажется, пряталось за многоэтажками, но их путь никак не сворачивал на открытую местность. Еще под кайфом, еще вялая, Ками шла нехотя. Иногда забывала зачем идет, двигала ногами на автомате. Однако мороз здорово студил голову, пробираясь через лабиринт Её пышных спутанных волос. Все реже Она зависала в вопросе "А где Солнце? Есть ли оно еще?" и все чаще утверждала "Сегодня я отомщу за Гаури".

Ассар даже радовался режущему лезвию холода. Он все чаще думал о второй волне ломки. О том, что она скорее всего уже где-то рядом. Гашиш помог, но не устранил проблему. Нужен героин, и нужду прятать все труднее. О себе, о своих открывшихся глазах, о потере памяти он старался не думать. Потихоньку эти открытия и мысли стали теряться. То, что волновало его несколько десятков минут назад, то, что чуть не оказалось его Кандратием, теперь было абсолютно пустым. Тело тряслось в оснеженном мире, мысли тряслись в мире безгероиновом. Оставалось идти всего-ничего. Ассар ускорил шаг.

"Зима пришла. Хоть и только ноябрь -- Ассар на секунду прервал караван одержимости иглой, что уже совсем рядом, и задумался над тем, что, если бы Ками не сказала, он бы не вспомнил, какой сейчас месяц -- Как думаешь, эта зима будет последней?". Он, не оборачиваясь, цинично заметил: "Мы вообще-то идем меня убивать -- но грубым ему быть почему-то не хотелось, терзания тела и души будто потрошили весь его гной выдавливая последние остатки светлого из него наружу -- Давай о чем-нибудь другом. Как себя чувствуешь? Отпустило?". Ками увидела между домами циничное ноябрьское солнце. Холодное, тусклое, наплевательское. Совсем не то, которое Она ждала. В груби сжалась обида на Вселенную. "Как я?! Меня по-сартровски тошнит - мне одиноко, мне опротивело то, что я всю жизнь обожала и я взаправду чувствую жизнь горлом. ДА, меня отпустило. НЕТ, меня не отпускает". Ассар оглянулся. Он совсем не понял, о чем Она говорила. От вопросов спас надломанный козырек, с трудом держащий снежный сугроб прямо над дверью в парадную. "Мы пришли".