Annotation
Глазарь Антон Владимирович
Глазарь Антон Владимирович
Опиат Ж
\Покрошите в мою клетку немного черствого хлеба. Я в предсмертной агонии смыкаю и размыкаю клюв/
.
.
Плечи явно устали нести на себе небольшой рюкзачок. В нем точно нечто тяжелое. Раскидистые рыжие кудри слоняются по ветру. Они не прикрыты шапкой, обрамлены пышным вязанным шарфом пепельного цвета. Дугой изогнутые брови скачут по румяному высокому лбу. Большие губы в одну секунду становятся вишенкой. Затем расползаются в улыбке. Трясутся в страхе. Становятся ровными бордовыми полосами.
Её кто-то называет по имени. Тощий тип с длинной русой бородкой, заправленной в шарф. Она оборачивается. Все так же эмоции на лице сменяют одна другую. Она узнает человека. Приветственно поднимает руку. Сгибает пальцы, все кроме среднего и указательного, образуя букву V. Спустя мгновение лицо загорается злобой -- загибается и указательный, ладонь разворачивается тыльной стороной. "Некто" смеется. Отдает ей пузырек. Сует еще и сигарету. Уходит.
Не дождавшись возвращения одиночества, Она открывает флакон. Глотает залпом. Сует в губы сигарету -- мятую, грязно-черную, с пористым содержимым, непохожим на табак. Прикуривает и делает глубокую затяжку. Розоватые от мороза щеки надулись. Брови остановились и попятились вниз, к большим темно-карим глазам. Губы вновь сошлись в маленькую вишенку. Больше они не шевелились. Тянущее к себе взгляды облезлых прохожих, красивое и шелковое лицо убийцы бога застыло в спокойствие. Эмоции прекратили сменять друг друга. Слезливая грусть осталась тут навсегда.
.
.
\Птица взмывает ввысь. Птица падает на землю. Крылья еще не срослись и уже не срастутся. Душа слишком рвалась к небу. Терпения не хватило. От удара кости раскрошились в пыль. Птица истекает кровью. Птица осталась пятном./
.
.
Ассар закончил Этот день с разбитым черепом. В нем оставалось еще несколько капелек жизни, которые он предпочел потратить на мысли о Ней. Вопросы вроде "почему Она его убила?" или "почему так жестоко?" в тот миг, чувствуя языком вкус лобной доли, рыхлое, склизское и горькое суфле, конечно, его не волновали.
Ассар начал Этот день в чужой кровати. Без одежды. Его мучила жажда, но вставать было лень. Он приоткрыл глаз, дабы не спугнуть сон. Осмотрел окружение. И удивился и расстроился: засыпал он, как ему казалось, не здесь и в этом "здесь" стакана с водой не было. Он потянулся и обнаружил стену. Ассар приподнялся и пристально посмотрел на самого себя: голое заросшее грязное загорелое тело, отсутствие нижнего белья, засохшая кровь вперемешку с чем-то серо-белым на его месте -- размытая картина, взгляд не был трезвым.
Ассар пытался вспомнить, закончил ли он прошлый день дома. Вместе с дочерью, которая приехала к нему на выходные. Уложил ли он её в свою кровать. Лег ли сам на диване. На ночь рассосал ли марку-ЛСД, трижды процедил ли слюну сквозь зубы. И уснул. Так должны заканчиваются каждые его выходные. Если исключить дочь, так должен заканчивается и каждый его будний. Он должен смотреть прекрасные цветные кислотные сны, как и каждый житель этой пропавшей страны. Его не пугало разрушение нервной системы, как и никого не пугало, в этой стране никто не намерен доживать до старости.
У Нее была татуировка на шее -- яркий лист канабиса. Ассар вспомнил её только по нему. Никто давно не помнит и не употребляет коноплю, даже дети и подростки давно бросили пробовать не синтетику. Если отбросить знакомое ему лицо, то он счел бы Её человеком и интеллигентным и распущенным. Таким, каким он считал и себя. В Её прищуре угадывалась страсть к чтению, в бугристых тонких пальцах страсть к письму от руки, во взгляде угадывалась страсть, как таковая. Таких людей перемололи жернова времени. Они остались в прошлом. Не для сегодняшнего ритма. И не для вчерашнего -- в год узаконенной "вседозволенности" худшие сторчались тут же. Те, кого именовали "стадо", большинство, толпа, оказались на игле в пределах пары месяцев -- таким было "вчера". "Сегодня" редкие группки людей пытаются существовать среди наркотрафика, секс-рабства и торговли органами. Это либо те, у кого хватило ума не долбить во всю силу, либо те у кого не хватало денег. Большинство именно вторых. Поэтому в каждой женщине легко узнать шлюху. Нужно только знать цену.
Ассар не мог вспомнить, когда увидел Её впервые. Но он помнил точно, что не угадал с ценой. Вспомнилось, как в одну из ночей предложил Ей марку, зажав четвертинку челюстями, пытаясь в поцелуе разделить с Ней приход. Она в ответ откусила кусок его нижней губы и выплюнула кислоту. В тот вечер Ассар много пил, проклинал "рыжую шельму" и переборщил с транквилизаторами -- с тех пор его правое веко не стоит на месте. Его глаз смыкается и размыкается. Точно, как часы. Сам он этого давно перестал замечать, но держал в памяти. В случае споров с коллегами, он указывал на свой глаз и говорил "Мои слова настолько же надежны, как секундная стрелка моего века".
Ассар увидел Её в Это утро. Она была не менее удивленна, чем он. Её появление случилось ближе к полудню, но густые ноябрьские тучи не пропускали света -- Ассар и не подозревал сколько времени он бродит в одиночестве по маленькой пустынной комнате, голый и голодный. Первым делом он стал искать чем прикрыть наготу. Но никаких тряпок или одежды в комнатке не было. Помещение три на три, с узкой кроватью, стопками книг, ведром вместо уборной и окоричневелым от слоя смолы бюстом неизвестного Ассару персонажа. С два кулака величиной, не больше. Он открывал книги, не узнавал буквы. Искал чем себя развлечь. Старая иссохшая бумага в книгах легко ломалась, издавая забавный хруст. Под это хруст и пролетело утро, пока не послышался топот неспешного шага.
Ассар встретил Её, прикрывая засмоленным бюстом пах. Она раскрывала глаза все шире, брови стремительно поднимались по румяному с мороза лбу. На губах Её вишенка лишилась косточки -- отвисла вниз, рисуя собой вытянутый круг. Ассар прошептал "Ты?!". Она вымолвила "Мой Пастернак!"
.
.
Этот день Она начала в дороге домой. "Грязные" улицы -- не пыльные, не полные сора, забитые человеческой грязью, людьми в последней стадии героинового марафона -- Она давно перестала бояться их. За плечами был рюкзачок. В нем ютился обрез со свинцовым прикладом. Тяжелый и заряженный мелкой дробью. Помимо него в рюкзаке, на самом его дне, были сложенны друг на друга двенадцать килограмм пластической взрывчатки, в небольших брикетах по триста граммов каждый.
Её звали Ками. Всех, с кем Ей приходилось говорить, Она просила обращаться к ней именно так. Полное Её имя было слишком длинным и неблагозвучным. Только в прошлой жизни, до падения Этой страны, Ей еще приходилось обнажать документы и тогда окружающим было видно слово "Камунда" напротив графы "имя". Судьбою книжного червя проползая через плаксивый хронотоп Её народа, Ками не придавала значения событийному ряду. Пока не сторчались родители. Пока не скололась сестра. Пока не осталась одна.
Ками на практике объяснили идеальную схему для коммерции: прохожего берут под руки, прохожего уводят с глаз, прохожему несколько дней колют черного. Прохожий обретает зависимость, прохожий переименовывается в "постоянного клиента". Товарооборот беспрерывен... пока не закончатся прохожие.
Ками оказалась в ступоре -- в тот день, когда осталась одна, Она не залилась слезами, не загрустила, даже не расстроилась. Она предвкушала целую бурю эмоций, но появился некий блок, сдерживающий их. Она знала одно -- за кровь должны платить кровью. Так начались её поиски. Город стал лабиринтом для дошколенка, найти выход труда не составило. Так Она обнаружила Башню.
