А между ними и Павлуцкий-господин.
"Позвольте поглядеть в трубу хоть миг один!"
— "Нет,— говорит Антон.— Для вас тут нету места.
А будет Венус зрить со мной моя невеста!"
И тянет он меня, проклятый, за рукав.
И говорит он мне, хитер, весьма лукав:
"Твой господин аббат забыл тебя, драгая!
Смотри в мою трубу!" Но я, его ругая,
Зардевшись от стыда, отшатываюсь вспять.
Тут, дерзкий, за рукав цепляется опять.
И вот, уже без сил, смущаясь и робея,
Как он меня просил, приблизилась к трубе я.
И, как Шапп Дотерош стоит среди господ,
Так малый телескоп наш окружил народ.
"Ты, ратманская дочь,— я слышу восклицанья,—
Получше различи планетное мерцанье!"
— "Уж ладно!" — говорю…
И в этот самый миг
Венера наплыла на Гелиоса лик.
Всем возвестил сие аббата голос звонок.
Вдруг замер весь народ. И лишь грудной ребенок
Заныл среди толпы у бабы на руках.
Я помню вал, людей и небо в облаках.
И закопченные мерцают тускло стекла.
На солнце я гляжу. Нет! Солнце не поблекло.
Что вижу я? Ничто! Лишь огненную мглу.
Ах! Словно чья-то тень проходит по стеклу.
Ах, черная! Ах, пламень вспыхнул красный!
Не девы ль силуэт вдруг вижу я неясный?
Конечно, Венус то!
"Антон,— шепчу,— Антон!
Взгляни!"
Лицо свое с моим тут сблизил он.
"Ты видишь?"
— "Вижу!"
— "Что?"
— "Каку-то красну блошку!"
Я оттолкнула прочь презренного Антошку.
"Дурак,— шепчу,— болван. Гляди в трубу один!"
Но тут припал к стеклу Павлуцкий-господин,
Он чмокает, пыхтит, он напирает задом.
"Что делать,— думаю,— с такой фигурой рядом?
Мне надобно уйти!" — И боком, кое-как
Тут пробиваюсь я через толпу зевак.
Виденья своего я необыкновенность
Навеки сохраню. Я лицезрела Венус!
*
Был вечер. Городской уж обезлюдел вал.
Аббат же как ушел, так дома не бывал.
Отец мне говорит: "В честь обсерваций оных
Сегодня будет бал в палатах во казенных,
И обещал прибыть туда часам к восьми
Сам губернатор наш с женой и дочерьми.
Профосиха туда пойдет в античной маске.
Там будет фейерверк, каки-то игры, пляски,
И гостя ты домой не жди, пожалуй, дочь,
Поскольку, пиршество продливши целу ночь,
Поедут допивать на архирейску дачу".
Тут спать пошел отец. Сижу я, чуть не плачу,—
Обидно всё же мне — свет до чего спесив,
Что гостя увезли, меня не пригласив.
Хотя, конечно, мой папаша не из знати,
А всё же ратманом он в нашем магистрате.
Хоть из городовых он родом казаков
[639]
,
Но обходителен довольно и толков,
Избранник от людей торговых и посадских.
Нуждаются в его услугах магистратских,
А коли пиршество — не пустят до дверей!
Я губернаторских не хуже дочерей!
Французскую я речь не меньше разумею,
И танцы я плясать не хуже их сумею…
Ах, вижу, в небесах взметнулся фейерверк.
Он, тысячами искр рассыпавшись, померк.
Гляжу в оконце, жду другого фейерверка.
Вдруг вижу: во саду приотворилась дверка.
"Антон!" — я думаю. Шалишь ты! Не войдешь!
Нет! Вовсе не Антон. Аббат мой Дотерош!
В шинели голубой одетый он парадно,
Приблизился. Вином пахнуло преизрядно.
И, глянув на меня, мечтательно он рек:
"Чрез Вену ехал я, Брюнн
[640]
, Никольсбург
[641]
, Фридек
[642]
,
Австрийских видел дам, прельстительных полячек,
Но только никого нет краше сибирячек!
Прелестнее тебя я, дева, не видал!
Сегодня в телескоп Венеру наблюдал,
Но, чтоб Венеры путь видеть чрез диск солнца,
Лишь надо заглянуть в сей дом через оконце!"
О, боже! Таковы услышавши слова,
Бегу в сад, трепеща. Кружится голова.
У бани на чурбан бессильно опускаюсь,
За некий стебелек рукою я хватаюсь,
И, сей цветок сорвав, дрожит моя рука…
И звездочета речь звучит издалека:
"О! "Киприпедиум иль Башмачок Венерин
[643]
!
Небесный в этом знак, хоть я не суеверен".
Вот каковой тогда я сорвала цветок.