Как крестик, заблистал.

Крестьянка, христианка,

Языческий божок,

Под валенком хрустянка,

Снежок под сапожок.

Лети, нагое тельце,

Причастное к судьбе

Полей, где земледельцы

Мечтают о тебе,

Мерцающей на клумбах,

Перильцах и столбах

И на афишных тумбах

Седых, как И. С. Бах.

1972

Моховая^{445}

Тебя

Я помню,

Моховая

^[365]

,

В первоначальном естестве

От дрог и дровен до трамвая

С Охотным рядом в кумовстве.

Исчезли сани, скрылись кони,

И разве только ты сама

Вдруг объявляешься на склоне

Библиотечного холма

^[366]

,

Громадой Университета

Взбираясь к Ленинским горам

^[367]

,

И шпиль, блестящий, как ракета,

К соседним тянется мирам,

Хотя и здесь всё выше, выше,

Фотонно-звездною тропой,

С высот библиотечной крыши

Идут философы толпой

^[368]

.

1972

Стоглав^{446}

Стоглав

^[369]

Писала тьма седин,

Когда-то при Иване Грозном,

А я пишу еще один.

Но, может быть, давно уж поздно:

Опричников нет у застав,

Лампады гаснут, отблистав,

И свечи не мигают слезно,

И что мне до церковных прав.

Не благочиния устав

^[370]

Пишу, а повесть в сотню глав,

Дабы, ее перелистав,

Вы призадумались, кто прав,

И кто судил, и кто судим,

И кто остался невредим,

И кто не познан, не опознан.

Москва уже не Третий Рим

^[371]

И Новгород не господин

^[372]

,

Но горизонт необозрим,

И средь степей, полей, дубрав,

Как встарь, под этим небом звездным

Раздумий час необходим.

Стоглав

Не пишется

Стремглав!

1972

Стихи и проза^{447}

Становятся

Совсем бессвязны

Стихи, лиричны до отказа…

А не поддаться ли соблазну

Засесть за прозу, за рассказы,

Чтоб, вымышленными именами

Действительных не заменяя

И, как это бывает с нами,

Ничем себя не опьяняя

И без лирического зуда,

Изобразить за дивом диво,

Нагромоздить на чудо — чудо

Еще правдивей,

Чем правдиво!

1972

Гусенок^{448}

Вот ведь, поди, разберись ты

В облике гитариста

С гривою львиной почти!

В юности я не таким был,—

Видел в гитаре я символ

Пошлости.

Не по пути

Были мне гитаристы…

Коротко говоря,

Гитаристами были канцеляристы,

Семинаристы

И писаря!

"Что ж ты любил? Пианино?

Клавишей белый оскал?"

Нет! У меня была окарина

^[373]

,

Я в кармане ее таскал.

Была окарина черной,

Полая, в дырочках вся,

Напоминая формой

Браунинг и гуся.

Голос ее был звонок:

Окарина по-итальянски — гусенок!

1972

Гром и молния^{449}

"О, только в молодости снится

То, что позднее наяву

Объявится и объяснится!"

Я так и думал: "Доживу!"

Когда усталость кровь не студит,

Забот сосульки не висят,

Дерзаешь видеть то, что будет

Лет, скажем, через пятьдесят.

Ведь только молодым глазищам

И удается разглядеть,