Не тайна,
Что высокомудрый Гершель
[268]
Предполагал, что Солнце обитаемо.
Он полагал, что солнечные пятна —
Подобья дыр в какой-то пылкой туче
Вкруг Солнца, а само оно не жгуче,
И жизнь на нем, считал он, вероятна.
Так утверждал высокомудрый Гершель,
И хоть не прав был астроном умерший,
Но заблуждения его понятны,
Для этого имелись основанья:
Он ощущал, что бытие земное
Похоже тоже не на что иное,
Как на отчаянное беснованье
Непрекращаемого зноя
Под ледяною пеленою,
И есть еще другое ледяное
Напластованье над районом зноя,
И, словно саламандры
[269]
, не сгораем мы,
Но и не замерзаем, и не таем мы,
И, даже обреченный, облученный,
Терзаемый и яростно пытаемый,
Пылает разум наш неомраченный…
Вот почему
Почтеннейший ученый
Мог допустить:
"И Солнце обитаемо!"
1966
"Какого цвета Ранняя весна?.."{336}
Какого цвета
Ранняя весна?
Ее ответа
Путаность ясна:
Возьми и внутрь деревьев посмотри —
Вся зелень где-то там, еще внутри,
Как звон еще внутри колоколов,
Как мысль еще внутри людских голов,
Еще от воплощенья далека…
И вешний месяц через облака,
Еще не собираясь на ущерб,
Глядит — какого цвета ветки верб,
Еще лишь грезящих про вербохлест.
Каков их цвет?
Ответ, конечно, прост:
Он как нутро еще не свитых гнезд!
1966
Черно-бурая жертва[270]
Если б в платье твоем прошлогоднем увидел тебя и сегодня я
То, возможно, и вовсе бы даже тебя не узнал,
Потому что ты выглядела бы старомоднее,
Чем любой прошлогодний, казалось бы модный, журнал.
Да и новые туфельки пыль подымают старинную
Не стерляжьи заостренным, а усеченным носком..
Но хотя и по-новому скроены шкурки звериные,
А одно остается, как древле…
О, как он знаком,
Этот запах лисы или норки, бобра или котика!
Я уверен, что ты занесешь и в иные миры
Этот запах! Сильнее не знаю наркотика,
Чем смешение этого духа духов и мездры.
И возможно, что будут поздней вспоминать,
Как о страшной жестокости, гадости,
Что какие-то дьяволы, шкурки содрав со зверьков,
Превращали их в шубки и шапки, чтоб ты, улыбаясь от радости,
Грелась смертью животных. О, мерзостный бред скорняков!
Но хотя и тебя всё сильнее влекут магазины синтетики,
Где прозрачные ангелы реют в химически-чистых плащах,
Ты несешь, отвергая законы эстетики, этики,
Черно-бурую жертву на розово-алых плечах!
1966
Проза Есенина{337}
Я перечел Сергея Есенина.
Вот что писал он в 1918 году:
"Художники наши уже несколько десятков лет подряд живут совершенно без всякой внутренней грамотности… В русской литературе за последнее время произошло невероятнейшее отупение".
Что он имел в виду?
А вот что:
"…Человек есть ни больше ни меньше как чаша космических обособленностей",—
говорил он, указывая на творческую ориентацию наших предков в царство космических тайн.
Тут я упускаю несколько не идущих к делу подробностей.
А дальше читаем:
"…Дряхлое время… сзывает к мировому столу все племена и народы…"
И затем, пропуская несколько слов о том, что именно стоит на столе:
"Человек, идущий по небесному своду, попадет головой в голову человеку, идущему по земле".
И вслед за этим:
"Пространство будет побеждено, и в свой творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства".
Это он мог, по всей вероятности, сказать когда-нибудь и в устной беседе и Петру Ивановичу Чагину
[271]
, и Айседоре Дункан
[272]
, и членам правительства… Очень и очень серьезно Есенин за этот вопрос брался:
"…Человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности… Буря наших дней должна устремить и нас от сдвига наземного к сдвигу космоса".
