Этот покинутый грузовик находился на краю берега. Я пошла по высокой траве, задевая за колючие кусты. Передняя дверь была приоткрыта: я протолкнула свой рюкзак под сиденье и закрыла дверь. Вдруг мне стало легче, Энди без сомнения заплатит мне, и я поеду на Гавайи. Я вышла на дорогу и вернулась в город. Мне было холодно несмотря на солнце. Я блуждала по улицам. Крупный лысый детина с бородой мандаринового цвета шел мне навстречу.

— Эй, Лили! Сегодня еще не время, чтобы я заставил тебя кричать?

Я посмеялась немного.

— Нет, не сегодня. Мне грустно, ведь «Голубая красавица» вернулась на воду, а я пропала. Мне хотелось бы поработать еще. И затем нужно заработать на билет до Гавайев.

— Идем напьемся! А затем я удивлю тебя.

— У меня нет желания напиваться, а также следовать за тобой.

Блэйк вздохнул.

— Ты разочаровала меня, Лили… Иди к причалам компании «Вестерн Аляска», если ты действительно хочешь повкалывать, там есть работа на корабле «Северная заря». Он вернулся с острова Прибылова и вскоре отправляется к Адаку.

Острова Прибылова и Алеутские. Я подумала о Джуде, который мечтал вернуться туда ловить рыбу.

«Я оставался с роком слишком долго», — шепчу я слова, которыми ругался Том вечером, когда вернулся таким осунувшимся, истощенным, безвольным, вдруг испытав отвращение ко всей своей жизни на земле, от баров, наркотиков, этого каждодневного неистового зова выйти из себя для нарушения равновесия, безумия, бесчинства.

Я иду к консервному заводу. «Северная заря» пришвартована возле «Эбигейл», с заглушенными моторами. Я застыла на месте как столб, задержав дыхание. Строгая и молчаливая, темная и величественная на утренних светлых водах, она была красива как храм. Вскоре она отправится ловить рыбу. Она была слишком красива для меня, маленькой женщины с худым телом и щуплыми руками. Редкий смех парня из дока смешался с криками птиц. Мне захотелось плакать, как если бы я потерпела поражение в битве. Всегда слишком много мужчин, везде, я никогда не могла вести жизнь такую, как они. И без сомнения, я никогда не пойду в Берингово море. В очередной раз я почувствовала, какое это унижение — быть женщиной среди них. Они возвращались из боя, а я брела улицами порта.

Матросы склонились на железные бадьи. Один из них поднял голову и подал мне знак спускаться.

— Есть работенка разовая, если хочешь заработать три цента.

В глубине палубы громко пела Тина Тернер. Сумасшедшая радость взорвала мое сердце. Я схватилась за железную лестницу и присоединилась к ним.

Когда я возвращаюсь вечером, меня останавливает Никифорос. Он приглашает меня выпить и сыграть партию в бильярд. Я играю очень плохо. Подходит парень и хочет показать мне, как надо держать кий. Это взбесило Никифороса. Он бросает через весь зал бутылку. Она задевает медный колокол и чуть было не попадает в зеркало. Индеец Джои возмущается. Парень отступает. Никифорос закрывает глаза и глубоко дышит. Крылья его носа дрожат, как ноздри сумасшедшей лошади. Я сделалась совсем маленькой и возвращаюсь на свое место, туда, где стоит мой бокал пива. Брюс улыбается мне с другого конца стойки.

Никифорос успокоился. Он говорит, что построит для меня корабль, представит меня своей матери в Греции, которая меня точно очень полюбит, мы поженимся там, будем вместе в жизни и смерти — и что он убьет любого, кто позволит себе выразить по отношению ко мне неуважение.

— Греция… — говорит он, и его черные зрачки излучают печальную бархатную нежность. — Более двадцати лет я не был там, и мне так ее не хватает. Запахов, когда ты идешь по холмам и закрываешь глаза. Ты знаешь, что ты сможешь узнать каждое растение, каждую травинку, каждый цветок, потоптанный твоей ногой, столько солнца согрело землю, столько сильных ароматов там.

— Да, — шепчу я. — И стрекозы.

— И стрекозы тоже, поднимающие шум в свете и в блеске солнца. Солнце, как сияющий нож между лопатками…

Зал заполнился. Это парни с корабля «Северное море». Рыболовное судно хорошо порыбачило. Хозяйка звонит в колокол. Угощение для всех присутствующих.

— Хочешь ли ты поехать на Гавайи? — спрашивает Никифоров.

— Да, я хочу туда поехать, но не с ним. Я покидаю бар.

Я пересекаю порог шельтера. Там меня ждет термос с кофе и бисквиты. Отец Джуда стоит на входе, он смотрит на меня очень внимательно.

— Добрый вечер, Лили. Тяжелый день, не так ли? Есть ли новости от Джуда?

Я краснею, потом шепчу:

— Недавние. В своем последнем письме он пишет, что тяжело работает. Что до меня, то корабль «Голубая красавица» вернулся на воду… Я спрашивала на консервном заводе, и мне сказали, что будет работа на «Алеутской леди» в ближайшие дни. Могу я переночевать в шельтере?

— Ты больше не работаешь на «Веселой Джун»?

— Я могла бы, но не захотела.

Он протягивает мне книгу регистрации. Я заполняю формуляр. В углу от входа вокруг стола из трех досок, положенных на две подставки, много народа. Парни, сидящие перед огромными тарелками, наполненными макаронами с мелко порубленным мясом, толкают друг друга, чтобы дать мне место. Я снова нахожу свою семью, своих братьев, я просто опоздала к вечерней трапезе.

— Ты прибыла вовремя, — говорит мой сосед, сухопарый мужчина с огромным с горбинкой носом, с лошадиными зубами. — Но жратва уже остыла, ты должна поставить свою тарелку в микроволновую печь.

— Я не знаю, как ею пользоваться… — шепчу я смущенно.

Парни ласково смеются. Старая уставшая лошадь поднимается и делает это для меня. Я пожираю еду. Из угла комнаты Джуд смотрит, как мы едим, скрестив руки, с приветливой улыбкой отца, стоящего над своей детворой. Это он приготовил еду.

Мы пьем кофе, сидя на цементных ступенях. Перед нами небо над горой Пиллар покрывается клочками тумана, цепляющегося за глубокую зелень сосен. Трое смуглых мужчин разговаривают между собой по-мексикански. Один парень, которого я узнаю, так как видела его на борту «Сторожевого», подходит и садится рядом со мной. Я даю ему сигарету. Он мне протягивает зажигалку.

— Где Сид и Лена, Мэрфи? И великий физик? Ты знаешь? — спрашиваю я Джуда, когда мы возвращаемся в дортуар. Мужчины тесной толпой пошли направо, я одна — налево.

— Из Анкориджа никто еще не вернулся. Пока лето — нужно этим пользоваться. Мэрфи должен быть у своих детей или в баре «У Бени». Что касается Стефана, наверное, он наконец-то взялся за книгу, которая способна изменить взгляд на теорию относительности.

— Да, я знаю, он мне говорил об этом.

Три дня идет дождь. Они говорят — это падение. Падение чего? Листьев? Света? Нашего достояния? Летнее солнце опалило наши крылья, и мы снова падаем как Икар. Свет, отражающийся от вод порта, — это пощечина. Я иду по набережной. Улицы безлюдны. Какой-то экипаж ждет перед общественными туалетами порта. Шофер, толстый мужчина с красной кожей, заснул, откинув голову назад. Я прохожу через сквер. Пресный запах консервного завода сегодня очень тяжелый. Кажется, что он просачивается сквозь обычные скромные фасады. Но более сильный запах приходит к нам с открытого моря. Говорят, что поднимается ветер. Северный ветер? Близится прилив. Двое парней в лохмотьях ругаются на скамейке. Рокот голосов, крики, грохот музыкального автомата вырываются из распахнутых настежь дверей бара «У бочонка». Я перехожу улицу. Я колеблюсь и вхожу с бьющимся сердцем. Я проскальзываю мимо группы старых индианок, сидящих в тени, с очень прямой спиной и с достоинством, перед своими рюмками виски. Последняя в ряду приветствует меня кивком головы. Я ей отвечаю. Выражение ее лица осталось невозмутимым. Она достает сигарету и подносит ко рту, держа ее кончиками пальцев. Огибая огромную деревянную стойку в виде подковы, на которой выгравированы имена, к ней подходит официантка:

— Такси ждет, Елена…

Тогда та поднимается. Толстый, с красным лицом мужчина, которого я видела спящим в своем такси, мягко берет даму под руку и помогает ей дойти до выхода. Ее соседки не двигаются с места, а только кивают головами.