Франц Брунсвик, судя по всему, сопровождал сестру при её переезде из Офена в Вену в конце марта 1806 года и присутствовал на каком-то из спектаклей возобновлённой в Ан дер Вин «Леоноры» (Тереза Брунсвик с нетерпением ждала от него подробностей). Зная о близкой дружбе между Бетховеном и Брунсвиком, можно предположить, что они могли бы обсудить между собой даже столь деликатную тему, как возможность союза Бетховена с Жозефиной. Всецело одобрять его Брунсвик вряд ли мог, поскольку хорошо представлял себе возможные последствия для всех заинтересованных сторон, включая самого Бетховена. Зная о более позднем, всё более отчуждённом отношении Франца к «беспутной» сестре, можно предположить, что он сам не считал её подходящей женой для гениального друга. Самое разумное, что Франц Брунсвик мог бы сделать в столь непростых обстоятельствах, — это деликатно объяснить Бетховену, что решение должна принять сама Жозефина. Она же, вероятно, упорно этого избегала, не порывая с Бетховеном, однако и ничего ему не обещая.
Существует очень странная книга под названием «Бессмертная возлюбленная Бетховена: По личным воспоминаниям М. Т», выпущенная в 1890 году австрийско-немецкой писательницей Мариам Тенгер (Марией фон Хруссоцки, 1821–1898). Тенгер в юности завела доверительные отношения с престарелой Терезой Брунсвик (умершей в 1861 году). И якобы Тереза призналась своей почитательнице, что именно она была Бессмертной возлюбленной Бетховена и именно с ней он тайно обручился летом 1806 года в курортном городке Фюред на озере Балатон, причём единственным свидетелем был Франц Брунсвик. Через несколько лет влюблённые были вынуждены разорвать помолвку: Тереза уверяла, что её мать никогда бы не примирилась с таким мезальянсом, а Бетховен был нетерпелив и не желал слушать возражений.
Считается, что эти сентиментальные воспоминания — чистый вымысел. Публикация в 1957 году переписки Бетховена с Жозефиной Дейм не оставила от фантазий Тенгер (или пожилой Терезы Брунсвик?) камня на камне. Но если посмотреть на свидетельство Тенгер с неожиданной стороны, то возникает подозрение, что в нём могла содержаться крупица правды. Только речь должна была бы идти вовсе не о Терезе, а о Жозефине. Тереза прекрасно знала о взаимоотношениях своей сестры с Бетховеном, и если допустить, что на склоне лет она намеренно подставила в давнюю историю своё имя, то это могло быть сделано из соображений семейной чести. Письмо Бетховена к неназванной Бессмертной возлюбленной уже было опубликовано, и биографы наперебой пытались разгадать тайну; поиски некоторых искателей истины направлялись в сторону семьи Брунсвик… Дети и внуки Жозефины были живы, а Тереза осталась незамужней и потому могла взять «грех» сестры на себя. Может быть, между Бетховеном и Жозефиной действительно велись разговоры о тайном обручении, которое в последний момент по какой-то причине не состоялось?.. Причины могли быть любыми: страх Жозефины перед противодействием её родни, бедственное материальное положение Бетховена — и, в конце концов, женитьба 25 мая 1806 года его брата Карла на дочке венского обойщика, Иоганне Рейс, которая никоим образом не могла стать родственницей графов Брунсвиков.
Летом 1806 года Жозефина вместе с Терезой отправилась в Трансильванию, чтобы погостить у младшей сестры Шарлотты, вышедшей в 1805 году замуж за графа Имре Телеки. Поэтому Франц мог бы пригласить Бетховена в Мартонвашар, не опасаясь возникновения неловких ситуаций. Но это тоже — догадки и домыслы. Остаётся признать: между 5 июля и 3 сентября 1806 года (в эти дни композитор писал издателям) в биографии Бетховена зияет лакуна. Мы не знаем, где он был и что делал, однако знаем, что душевное его состояние всё это время было угнетённым. В начале октября 1806 года Стефан фон Брейнинг сообщал общему другу Вегелеру в Кобленц: «Дела его сейчас совсем нехороши; его опера из-за интриг недоброжелателей игралась редко и ничего ему не принесла. Он постоянно пребывает в подавленном настроении, и, судя по его письмам, путешествие нисколько не развеселило его». К сожалению, писем Бетховена из Градеца, о которых упоминает Брейнинг, не сохранилось.
Лихновский, видимо, понимал причины овладевшей Бетховеном меланхолии. Возможно, само приглашение в Градец рассматривалось как своего рода «лекарство». Красивая дикая природа, уютный городок Троппау (ныне — Опава в Чехии), старинные замки в окрестностях, новые впечатления… Князь познакомил Бетховена со своим другом, графом Францем Опперсдорфом, который жил относительно недалеко от Троппау, на расстоянии дневного пути: замок Опперсдорфа находился близ городка Обер-Глогау (Глогувек). Опперсдорф страстно любил музыку и требовал от своих слуг, чтобы каждый из них владел каким-либо музыкальным инструментом. Таким остроумным способом он получал, помимо необходимого обслуживающего персонала, ещё и собственную капеллу, не тратя на неё больших дополнительных средств. Впрочем, судя по письмам Бетховена, Опперсдорф и его супруга, графиня Элеонора, были очень любезными и милыми людьми, мало чем напоминавшими надменных феодалов. Граф и графиня были ровесниками, и в 1806 году им обоим было по 28 лет (Лихновскому исполнилось пятьдесят). Похоже, что Бетховену, которому шёл тридцать шестой год, было в то время психологически легче общаться с четой Опперсдорф — Лихновский знал о нём слишком много сокровенного и порой брал на себя обязанности не просто старшего друга, но даже опекуна. Опперсдорф держался с композитором совсем по-приятельски. В одном из писем 1808 года Бетховен обратился к графу Опперсдорфу совершенно экстравагантным образом — «мой возлюбленный», — чего никогда не делал в письмах другим меценатам. Вскоре после знакомства Опперсдорф заказал Бетховену симфонию, назначив приличный гонорар 500 флоринов.
Небольшая, изящная и воздушно оркестрованная Четвёртая симфония была закончена осенью 1806 года и посвящена Опперсдорфу. Граф был в полном восторге и тотчас заказал Бетховену ещё одну симфонию — Пятую, однако композитор впоследствии извинялся перед ним за то, что посвящение пришлось переадресовать «другим людям» (Разумовскому и Лобковицу). Четвёртая же симфония осталась воплощением чистой музыкальной красоты; жизнерадостность сочетается в ней с поэтическими грёзами, пасторальные образы — с интеллектуальными играми в контрапунктические головоломки.
Иллюзия ненадолго обретённого покоя была разрушена одним ударом.
Что именно произошло бурным октябрьским вечером в Градеце?
Сколько-нибудь внятные описания инцидента содержатся только в мемуарах современников Бетховена. Самый важный из этих источников — воспоминания домашнего врача княжеской семьи, Антона Вайзера. Доктор Вайзер жил тогда поблизости и приютил у себя Бетховена на ночь. Вайзер присутствовал при начале конфликта, но развязку своими глазами не видел. Рассказ был записан с его уст сыном, а опубликован уже внуком — то есть спустя много лет после этих событий. Поскольку Вайзер не сам писал свои воспоминания, то рассказ ведётся от третьего лица.
«Дабы угодить французским офицерам, князь обещал им, что после обеда они услышат игру Бетховена. Когда все сели за стол, один из них спросил Бетховена, играет ли он также на скрипке. Вайзер увидел, как помрачнел маэстро, не удостоивший спрашивавшего никакого ответа. Поскольку Вайзеру нужно было по служебным делам вернуться в город, всё прочее он узнал от самого Бетховена. Когда ему пришло время выступать, его нигде не могли найти, но всё-таки отыскали. Он заявил князю, что решительно отказывается играть. Разыгралась отвратительная, почти низменная сцена. Бетховен немедленно велел сложить свои вещи и, невзирая на страшный ливень, пешком поспешил в Троппау, где его приютил Вайзер. Рукопись Сонаты фа минор ор. 57, „Аппассионаты“, которую он нёс под мышкой, также пострадала от дождя.
На следующий день Бетховену нужно было получить дорожный паспорт для возвращения в Вену, что без согласия князя сделать было трудно, но всё-таки это кое-как удалось».
Инцидент в Градеце отразился также в посмертных воспоминаниях о Бетховене графа Морица Лихновского — брата князя Карла — и в дневнике за 1816 год венской приятельницы Бетховена, Фанни Джаннатазио дель Рио. Все три упомянутых источника различаются некоторыми мелочами, но воспроизводят одну и ту же канву событий. Это даёт основания считать, что вымысла в них нет, однако они отражают прежде всего позицию Бетховена, который рассказывал примерно одно и то же разным людям.
