— Ты ревнуешь?

Он смеется. Не зная, как реагировать, она тоже принимается хохотать.

17.

Амели лежит с закрытыми глазами и борется со сном. Она рассказывает ему, что раньше вовсе не мечтала стать воспитательницей. Тристан трогает ее лоб, у нее жар.

— Сперва я хотела преподавать французский. Я поступила на филологический. Однажды, в марте, я работала в учебном центре, проводившем дополнительные занятия для отстающих учеников. Они были выпускниками коллежа. Занятия продолжались неделю. Понимаешь, тогда я впервые оказалась в роли преподавателя. Я немного волновалась. Днем я проводила занятия, а по ночам готовилась на завтра. Я уже и не помню программы. Но тогда я действительно выкладывалась «на все сто». В последний день под конец занятия я почувствовала такое облегчение. Я отлично справилась, понимаешь? Тогда это имело для меня огромное значение. Понимаешь, мне казалось, что я сумела их заинтересовать. Я немного волновалась, спросила, сколько времени (я забыла часы). Они мне ответили: «Пять часов!» Ну вот и все, пора прощаться. Они встали, и через пару мгновений класс опустел. Я оставила им свой номер телефона, так, на случай, если кому-нибудь что-то понадобится. Затем, не помня себя от счастья, я собрала свои вещи и пошла в учительскую. Тут-то мне и повстречался директор. Это было ужасно. Он смотрел на меня в упор, будто ждал объяснений. Я ничего не могла понять, как вдруг увидела часы в холле, и мне сразу все стало ясно. Они обманули меня: было только пятнадцать минут пятого. Они хотели поскорее смыться. Лично мне было все равно, я даже могла их понять. Но мне кажется, что именно тогда я впервые по-настоящему поняла, каково это — быть одной.

— К чему ты мне все это рассказываешь?

— Так. Не знаю. Просто.

18.

Очень часто Амели вела себя непоследовательно. Боли в желудке не проходили. Тристан укорял себя в том, что не особенно старался сделать ее счастливой. В мае они расторгли договор об аренде квартирки, в которой прежде жила Амели. В очередной раз он пошел против своих принципов. Несмотря на то что уже некоторое время она там не жила, отказаться от этой квартиры означало придать их отношениям почти официальный статус, почти что «окончательный». Тогда, словно пытаясь избежать неизбежного, Тристан предложил подыскать квартиру побольше. И через несколько недель они переехали в просторную студию на улице Верней, 34. Завершив переезд, они созвали друзей отметить новоселье. Один из приглашенных, Пьер, только что купил корабль под названием «Лафкадио». Выпили за оба приобретения. «Лафкадио» — персонаж из романа Жида «Подземелья Ватикана». Пьер пересказал знаменитую сцену «бескорыстного действия», когда Лафкадио, ехавший поездом в Рим, без всякой причины, под влиянием невесть какого каприза, решил выбросить в окно своего попутчика.

Вечером, лежа в постели, Тристан представил, что едет в том поезде. При мысли о той жизни, о которой он мечтал и которая постепенно проходила мимо, у него защемило сердце. Приключение — это безумный поезд, мчащийся вдаль, тогда как он остается стоять на перроне. Амели спала. Он смотрел на нее, не зная, что именно он испытывает к ней. Взять и выбросить ее в окно? В одном он был уверен — что уже начинал скучать по своей прежней квартире.

На следующий день он зашел в книжный купить роман Жида. Он открыл книгу, как в детстве открывал Библию — наугад, и тут же наткнулся на фразу, которая его глубоко потрясла: «Улица Верней, тридцать четыре, повторял он на ходу; четыре плюс три будет семь: счастливое число». Совпадение показалось слишком невероятным. Первое потрясение сменилось паникой. Казалось, случай воздвигает невидимые застенки. Он решил ничего не говорить Амели, которая наконец-то выглядела счастливой и спокойной.

Но радовалась она недолго. Скоро боли в желудке вновь напомнили о себе. Что-то случилось, но Тристан так и не понял что. Застукала ли она его с другой? Это казалось ему маловероятным. Однажды у нее случился приступ прямо на работе. Настолько серьезный, что вызвали Тристана, который сразу же отвез ее к врачу. Но тот ничего не обнаружил.

«Желудок — очень чувствительный орган, — объяснил доктор. — Некоторое время стоит воздержаться от острого. Я выпишу вам лекарства, и, если через три недели боли не пройдут, придется проводить более глубокое обследование».

Но и через три недели обследование не дало никаких результатов. Амели почти надеялась, что у нее обнаружат язву. Поскольку боль, причина которой не названа, еще невыносимей. На основании анализов врачи заключили, что боль вызвана причинами психологического характера. Униженная, Амели ничего не говорила.

Доктор отвел Тристана в сторону. «Она непременно должна заботиться о себе. Нет ли у нее каких-либо проблем? Самочувствие может ухудшиться…»

На обратном пути они не проронили ни слова. Тристан думал о том, что ему сказал врач. Ему хотелось защитить ее. Но от чего? От самого себя? Краем глаза он наблюдал за ней. Догадывалась ли она о его изменах? Но как бы она могла про них узнать? Эти мысли вертелись у него в голове всю дорогу. Он, как обычно, ехал быстро.

19.

Загорается желтый свет, Тристан давит на газ. Вжавшись в сиденье, Амели пристегивается ремнем безопасности. Он пролетает перекресток на всех парах, и машина, чуть не въехавшая ему в правый бок, яростно гудит им вслед.

«Он же знает, что я ненавижу такой риск, — думает она. — Ведь смерть секундное дело, отвлекся — и все».

Чуть дальше, на Риволи, прямо перед ними опять включается желтый, но Тристан и не думает тормозить.

— Тормози! — вырывается у нее.

Тристан удивлен ее тоном. Она почти прокричала это. Ему вовремя удается затормозить.

— Ты что, убить нас хочешь? — добавляет она тише.

Он ничего не отвечает.

20.

Они возвращаются домой, Амели сразу уединяется в кухне. Подходит к окну и, прильнув к стеклу, смотрит вдаль. Она чувствует себя слабой и униженной. Ей показалось, что доктор говорил с ней как с сумасшедшей. Скоро она превратится в обузу для Тристана. Она больше не желает идти к этому доктору.

На глаза снова наворачиваются слезы. Она закрывает глаза. Она ненавидит себя за свою плаксивость. Ей хочется все отрицать, быть сильной и сделать Тристана счастливым. Возможно, она немного наивна. Но ведь никто же не сможет точно сказать, как отличить наивность от чистоты? Она всегда верила, что жизнь будет похожа на сказку. Но где же они — все эти замки, чары, волшебники?

Сегодня она уверена в том, что у него есть другие женщины. Иногда она представляет, как он изменяет ей, и слезы тут же застилают ей глаза. Они, должно быть, сперва встречаются на обыкновенной вечеринке, как миллионы людей каждый день. Потом он приглашает ее поужинать, затем провожает домой. Амели хорошо представляет себе ситуацию: они останавливаются у ее дома, она еле заметно кивает ему головой — само собой, это приглашение. Она предлагает зайти что-нибудь выпить. Все эти картинки так и стоят у нее перед глазами. Снова и снова она «прокручивает» в голове всю ситуацию, чтобы понять, с какого же момента он стал ее обманывать.

Она вспоминает про баночку крема, которую нашла в его шкафчике в первое утро. Ей стоило серьезней отнестись к такому знаку. Она начинает ненавидеть его радостную, животную беззаботность, его диковатую развязность, перед обаянием которых — уж ей ли не знать — слишком многие женщины не могут устоять.

Тристан стоит у кухонной двери. Амели поворачивается к нему спиной, она не хочет, чтобы он видел ее в таком состоянии. Он подходит к ней, кладет руку на плечо. Легким движением она отстраняется.

— Что происходит?

Она не знает, что ему ответить. Желудок все еще ноет.

— Мне нужно принять лекарства.

Она пытается отойти, но он обнимает ее.