Прочла ли она это в его взгляде? Этого не узнать. А значит, не узнать, когда именно началась эта история. Может, история начнется три недели спустя, когда в один из вечеров Амели войдет в огромную квартиру. На ней летнее платье, в руке бокал, играет тихая музыка. Тристан тут же узнает ее издалека: женщина из польского книжного. Она делает вид, что не замечает его. Из своего угла он следит за ней, долго пытается поймать ее взгляд. С ней вместе другая девушка, которую он не знает.

Что же было дальше? Сегодня он помнит лишь то, что они ушли вместе. Если они разговаривали, что же он ей сказал? Он уже забыл. Во всяком случае, говорила она мало, а ее глаза постоянно ускользали, казалось, их манит в дали, недоступные другим. Когда ей задавали вопрос, она молчала некоторое время, прежде чем ответить, словно ей казалось странным, что этот мир изредка взывает к ней. Затем отвечала, еле слышно, спокойно, и сразу создавалось впечатление, что, наверно, лучше было бы помолчать, ничего не говорить, не нарушать ее свободы, не вторгаться в ее тайный мир. Никакой враждебности. Никакого раздражения. Просто она не из этого мира. Ее зовут Амели.

После вечеринки они пошли к нему. А через несколько недель непостижимым образом она уже стала частью его жизни. Вот и все, что мне известно.

10.

Начала любовных историй часто похожи на волшебство. На самом же деле это самый важный и ответственный момент. Вот почему я и начинаю с этого. Именно здесь все решается раз и навсегда: намечаются роли, устанавливается соотношение сил, любовниками заключается негласный договор о взаимных обязанностях, ни один пункт которого в дальнейшем пересмотру не подлежит.

А посему первое умиление Тристана, вызванное хрупкостью Амели, вовсе не так уж безобидно. Он смотрел на нее, красивую, похоже, спящую, и она уже была для него не просто анонимной «очередной победой». Он был почти уверен: она только что плакала. Кстати, у нее слегка потекла косметика. Он провел рукой по ее щеке, и на его пальце осталось черное пятнышко, ничего не значащее, ровным счетом ничего. Но ему захотелось придать этому какой-то особый смысл. Он увидел в этом поэтический символ того, что в его руках слезы этой женщины, а значит, он здесь, чтобы защищать ее. Но он и не подозревал, что этот черный след станет чернилами, которыми в том самом негласном договоре отныне записано, что Амели будет слабой и ее слабость будет его волновать. А еще там записано, что чем слабей она будет, тем сильней он станет любить ее.

На следующее утро Амели разглядывала себя в зеркале ванной комнаты. Она включила воду, чтобы снять линзы. Из-за того что оставляла их на ночь, глаза покраснели. Одного взгляда в зеркало было достаточно, чтобы заметить, что тушь потекла. Никогда нельзя спать с линзами. Она открыла шкафчик, чтобы взять ваты и снять макияж, и вдруг наткнулась на спрятанную за разными тюбиками баночку крема для лица. Она тут же бросилась ей в глаза, потому что у нее дома была точно такая. Кому же она могла принадлежать? Быть может, другой женщине? Сияние ее зеленых глаз потухло. Она вдруг поняла, что совсем не знает мужчину, с которым провела ночь.

Эта безобидная баночка, как ей казалось, свидетельствовала о присутствии другой и лишала ее надежды быть единственной. Были ли в его жизни другие женщины? У нее возникло чувство отвращения при мысли о том, что она, быть может, одна из многих. Вообще она не любила других женщин. Она их боялась. Они казались ей злыми, вульгарными, безнравственными, дурами. Тут с ней невозможно не согласиться.

Зато она не догадывалась, что эти досадные черные разводы под глазами — чернила, которыми в том же договоре записано, что она станет подозревать Тристана в изменах, что это будет печалить ее и что она тут же будет стыдиться своей печали.

11.

Они стали встречаться чаще. Друзья Тристана не могли понять, почему он продолжает встречаться с этой девушкой. Да он и сам не мог этого понять. Он помнил свой взгляд на ее обнаженное плечо в вечер их второй встречи. Это был всего лишь взгляд завоевателя, ничего более. Все, что следует за подобным взглядом, обычно заканчивается в спальне и с первыми лучами солнца рассеивается в воспоминаниях об «одноразовой» любви. Но она по-прежнему была рядом. Все время рядом. Однажды Николя посоветовал ему порвать с ней. «Эта девушка не для тебя! Ты не любишь ее!» В каком-то смысле Тристан расценивал его слова как проявление настоящей дружбы. Ведь если друг не осуждает женщину, есть риск, что он может ее увести.

— Почему ты считаешь, что я ее не люблю?

— Это же очевидно. Может, ты и испытываешь к ней нежность. Но нежность — это чушь, это ненадолго…

Амели все прочнее обосновывалась у него. Началось с нескольких безобидных вещиц: щетка для волос, книги, флакончик духов, баночки крема. Потом в гардеробе появились какие-то сменные вещи. А через несколько недель она наполнила своим присутствием всю квартиру.

Тристан молча сносил пытку. Каждый день он хоронил свои «потенциальные» жизни и вынужден был смиряться с их смертью. Его раздирали тысячи противоречий. Ему никак не удавалось понять, чего же он хотел на самом деле.

Много раз у него возникало желание все прекратить, объяснить ей, что он не создан для совместной жизни. Но все его намерения куда-то пропадали, стоило ему взглянуть на нее. Впервые в жизни он почувствовал себя слабым. Когда он начинал раздражаться, достаточно было, чтобы взгляд ее зеленых глаз дрогнул, и он кидался обнимать ее, начинал просить прощения, утешать. Он был пленен ее нежностью, и чем дальше, тем больше у этой нежности появлялось доказательств.

— Ты меня никогда не оставишь? — спрашивала она порой с раздражающей наивностью.

— Что?

— Пообещай мне, это важно.

И он обещал. А сам постоянно сгорал от желания встречаться с другими женщинами. Что в сущности мешало ему? Он не верил, что возможно утолить все желания с одним-единственным человеком. Он не придерживался никаких принципов. Единственное, что его сдерживало, — страх, боязнь сделать ей больно.

Ему вспоминалась легенда об Одиссее: предчувствуя, что не сможет устоять перед искушением сирен, он велел привязать себя к корабельной мачте. Тристан так же старался избегать всех, кто был способен пробудить в нем желание вновь стать свободным соблазнителем. Тристану стало казаться, что весь мир, являя таким образом присущую ему жестокость, похож на обнаженную женщину, которую категорически запрещено трогать, — этакая темница желания, узником которой он оказался, как Одиссей, повязанный по рукам и ногам, в своем неизбывном возбуждении.

Его бывшие любовницы никак не могли понять, чем вызвана такая перемена. Он не подходил к телефону, когда они звонили, он вел себя так, будто они вообще не существовали. В каком-то смысле Тристану было стыдно. Он даже решил поменьше общаться с Николя и остальными приятелями. Любовь — это одиночество для двоих. Всякий раз, выходя на улицу, он ужасался мысли о том, что может повстречаться с одной из своих подруг. На улице Амели часто смеялась, держала его за руку, как маленькая. Все его существо снедало желание разорвать эти «путы». Он знал: если кто-нибудь из его подруг увидит его вот так, вдвоем с Амели, она будет громко хохотать, и этот смех, даже воображаемый, был ему невыносим.

Он дошел до того, что все его мысли были заняты исключительно женщинами, их фантастическими телами. Порой наобум он начинал преследовать какую-нибудь, чтобы, как говорят, «порадовать глаз». Но этого удовольствия ему было недостаточно. Так что же? Означало ли это, что Тристан не любил Амели? Несомненно одно: нежность — это непризнанная форма ненависти к ближнему. Иногда он становился агрессивным. Зачем она явилась в его жизнь? Почему он не мог оставить ее, вновь зажить как прежде, той жизнью, которая была ему по душе?

Однажды они были в гостях у одного друга. Тристан немного выпил, утратил бдительность и сделал все, чтобы соблазнить рыжеволосую девицу, которая, впрочем, отнюдь не казалась ему какой-то уж особенно привлекательной. Амели все это заметила и захотела уйти. Тристан знал, что, если бы не Амели, он мог бы провести эту ночь с рыжей девицей. Женщина, с которой он жил, постепенно начинала мешать его счастью. Он дошел до того, что злился на нее за то, что она существует. В тот вечер они молча вернулись домой и, не сказав ни слова, легли спать.