– Ходил, смотрел. Улыбается. Доволен, что опасность миновала.

– Вот это гусь!

На аэродроме с тревогой ждали Фроловского. Большая группа людей стояла на поле, с беспокойством оглядывая предрассветный горизонт. Уже два с половиной часа не было связи с самолётом. Откуда им было знать, что при посадке на 'ухабистом поле радиостанция на самолёте вышла из строя!..

Приземлившись, Фроловский вышел из машины и отрапортовал командиру отряда:

– Задание выполнено!

Командир обнял его и крепко расцеловал.

Самолёт, загруженный оружием и снарядами, летел в партизанский отряд. До цели оставалось около ста километров.

Казалось, самое опасное было позади. На большой высоте, скрываясь за облаками, самолёт прошёл линию фронта и, не снижаясь, мчался дальше. Неожиданно из облаков вынырнул вражеский истребитель. Мгновение – ив самолёте раздался страшный треск, пламя охватило плоскость, а через две-три секунды огонь запылал внутри самолёта.

Фроловский не выпустил из рук штурвала, но машина оказалась неуправляемой.

– Горим! – крикнул подбежавший бортмеханик Москаленко.

– Взять парашюты и прыгать! – скомандовал Фроловский.

Приказ был принят. Члены экипажа быстро пристегнули парашюты к лямкам.

Лямки были надеты ещё перед вылетом, на земле, а парашюты у всех были под руками: у радиста, бортмеханика и стрелка – около рабочего места, а лётчики на них сидели. Надеть парашют, иначе говоря – пристегнуть карабины лямок к кольцам парашюта, было делом одной-двух секунд.

Пилотская опустела.

Неуправляемая машина мчалась к земле. Для спасения людей оставались секунды.

Фроловский надел парашют. «Кажется, они выбросились. Пора и мне», – подумал он. Машина уже пылала, но лётчик не замечал ни огня, ни дыма.

Вдруг вбежал бортмеханик Москаленко:

– Командир! Все выбросились!

– А ты?..

Фроловский понял, что Москаленко не хотел оставлять его одного.

– Прыгай немедленно, я за тобой! – крикнул он.

Пылающая машина перешла в полное пикирование, развив бешеную скорость.

Позже Фроловский даже вспомнить не мог, сам он выбросился из машины или его вытолкнуло взрывом. На какой-то миг он забыл о парашюте, потом дёрнул кольцо, парашют раскрылся, и через несколько секунд лётчик был на земле.

Метрах в ста упал горящий самолёт. «Сейчас начнут рваться снаряды», – подумал Фроловский. Он быстро отстегнул парашют и побежал прочь от машины. Позади раздался грохот – взрывы снарядов потрясли воздух. Потом всё стихло.

Фроловский шёл напрямик по полю. Колосья высокой ржи хлестали его по лицу и рукам, но он не замечал этого. Лётчик шёл в том направлении, где, по его расчёту, приземлились товарищи.

Наступила ночь. Небо мирно светилось звёздами, и ничто, кроме догоравшего самолёта, не напоминало о только что происшедшей катастрофе.

Фроловский шёл долго: полчаса, час. Потом остановился, приложил ко рту согнутую рупором руку и крикнул:

– Кто здесь есть?

Затаив дыхание прислушался, надеясь, что кто-нибудь из товарищей отзовётся. Крикнул ещё раз… Всё было тихо.

Фроловский сел на землю. И тут только почувствовал страшную боль от ожогов – горело лицо и в особенности руки. Острая боль вдруг пронизала ногу. «Растяжение», – решил он.

Лётчик попытался собраться с мыслями. Как же всё это случилось? Что делать теперь одному, в тылу врага, обожжённому, с больной ногой?

Лишь четыре дня назад он летал к окружённым партизанам и из-под носа у врага вывез раненых и взятого партизанами в плен немецкого генерала. Каким он тогда был счастливым! Как горячо поздравляли его товарищи с успешным выполнением задания!

В это.время в Москве, на аэродроме, лётчики готовились к встрече Фроловского. Только что по радио было объявлено о присвоении Фроловскому Семёну Алексеевичу звания Героя Советского Союза.

– Случилось же ему именно в эту ночь улететь! – сетовали друзья.

– Ничего, часа через два вернётся. Дождёмся его и поздравим, – сказал командир звена.

Буфет в аэропорте был уже закрыт. Лётчики побежали на квартиры и, возвращаясь, выкладывали из карманов свёртки с консервами, свежими огурцами и помидорами, хлебом и вином. К двум часам ночи в комнате лётчиков стол был накрыт. Заранее обсудили, как встретят товарища, какой тост кто скажет. Но Фроловский всё не прилетал. Командир отряда мрачный вернулся из диспетчерской:

– Радиосвязи с самолётом нет!

– Ничего! Что-нибудь с радиостанцией случилось. Скоро прилетит.

Но Фроловский не прилетал. Его ждали час, два, три…

Если к рассчитанному времени самолёт не приходит, значит, случилось что-то плохое.

Друзья разошлись, когда было совсем светло.

А Фроловский, волоча больную ногу, шёл по полю. Он был уверен, что находится в Брянском районе и что здесь, вблизи фронта, много гитлеровцев. Впереди на фоне тёмного неба показались силуэты деревенских домиков. Фроловский обрадовался и пошёл быстрее. У крайней хаты остановился, минуту прислушался и поднял руку, чтобы постучать, но тут же раздумал и повернул обратно в поле, решив сначала понаблюдать за деревней. Когда стал пробиваться рассвет, он нашёл себе убежище в высокой и густой ржи. Деревня стояла на пригорке, в полукилометре, и наблюдать было удобно.

Тело горело от ожогов, нога распухла. Страшно хотелось пить, но вода – в деревне, а идти туда опасно. И реки не видно.

Утром со своего наблюдательного пункта Фроловский увидел сновавших по деревне фашистов. Он надеялся, что кто-нибудь из крестьян пойдёт в его сторону. Но тщетно! Время покоса ещё не наступило. Идти наугад Фроловский не решался: его обожжённое лицо, прогоревшая до дыр одежда явятся слишком очевидной уликой. Да и трудно было идти: нога распухла и очень болела.

Четверо суток просидел лётчик в поле. В первый день его мучила жажда, на второй – и жажда и голод. А потом как-то всё притупилось. Не проходила только боль от ожогов.

Наконец он понял, что нельзя больше сидеть. Силы оставляли его, и он боялся, что скоро совсем не сможет двигаться.

Сначала Фроловский решил сделать разведку, осмотреться, выяснить, где дорога, и потом, уже ночью, идти на восток, к линии фронта, чтобы перебраться к своим. То ползком, то пригибаясь, он направился в сторону от деревни. Вскоре он увидел тропинку, которая тянулась среди поля, засеянного рожью. Фроловский присел отдохнуть и вдруг услышал шаги. По тропинке шла женщина, шла в его сторону. Одета она была по-деревенски: чёрная юбка в сборах, белая в полоску кофточка и белый платок не голове. Фроловский отпрянул назад и притаился. Но когда женщина поравнялась с ним, он тихонько позвал:

– Остановитесь, пожалуйста…

– Ой! – испуганно вскрикнула крестьянка. – Кто тут?

Фроловский приподнялся:

– Здравствуйте.

– Ох, мамыньки! Да откуда же ты такой?

Небритый, оборванный, грязный, с волдырями от ожогов на лице, лётчик и на самом деле был страшен.

– Скажите, где проходит шоссейная дорога? – спросил Фроловский.

Чтобы не нарваться на врагов, ему надо было обойти шоссе, которое, как он понимал, сильно охранялось.

Оглядевшись по сторонам – нет ли кого? – крестьянка ответила:

– Дорога версты за три отсюда, вон там! – и показала рукой на восток.

– А нет ли у тебя хлебушка?

– Ох, болезный мой, ни крошки с собой!

– Принеси мне… Можешь? И попить водички принеси.

– Ты кто же будешь-то?

– Советский я, тётенька. Лётчик.

– Если правду говоришь, хорошо. Фашисты-то моего сына убили. Партизанил он.

Женщина заплакала, но потом спохватилась, вытерла фартуком глаза и сказала:

– Что это я тебе на свою беду жалуюсь! Вон ты сам-то какой! Погоди, приду ночью и бабу одну приведу. Она знает, где партизаны. Только, ради господа, не сгуби ты меня! Ещё двое детей малых у меня.

– Что ты! Да разве я тебя подведу?