Пеоны, десятники, надсмотрщики, управляющие были еще люди, можно сказать, а дальше, выше начиналось что-то слепое и безжалостное, превращавшее все в столбцы цифр с неумолимой и непреклонной точностью машины.

Один из винтиков этой машины, мистер Джон Пайл, знал, что он винтик, а машина — без сердца, и рассказывал об этом своей жене, Лиленд Фостер, которая приехала к нему погостить из далекой Дакоты. Наглядным пособием служил домик управляющего Лусеро, который работал тут давно, с основания плантации. Пайл показывал жене цветы в горшках, вьющиеся растения и клетку с попугаем, украшавшие дом. А перенеси их туда, к высшему начальству, к винтикам машины, — и цветы и попугай станут просто игрушками. Тут они живые, там будут искусственными.

— Мы не входим в чудесный мир цветов и птиц, говорил мистер Пайл, — и потому ощущаем, что жизнь наша здесь — искусственная, временная, как в интернате или в казарме. Мы не знаем, что нам делать после работы, после уроков, и обедаем мы, как солдаты, всегда с одними и теми же людьми. А этот народ, продолжал он, — живет истинной жизнью. Кто добрый — тот добрый, кто злой — тот злой. Мы же, Лиленд, ни злы, ни добры, мы просто машины.

Голубые глаза Джона Пайла поблескивали за толстыми, прозрачными стеклами очков. Он был доволен, что его жена видит воочию, насколько ниже те, кто, как он, служит могущественной Компании.

— Мы автоматы, — говорил он. — Нам не дано изведать вкус приключений. Для нас, мелких служащих, малейшее отступление от рутины означает позор или даже увольнение! А будь мы на самом верху, деньги мешали бы риску, без риска же нет приключений.

Он потирал руки, предвкушая реакцию жены. Но Лиленд возразила ему. Она считала, что крупное дело — приключение для многих людей.

— Верно! Верно! — подхватил он и запрыгал, как ребенок. — Но этих людей уже нет, они погибли вначале, их пожрала жара, сжевала жизнь. А на их место явились мы — ни добрые, ни злые, ни бодрые, ни мрачные, просто машины.

III

Было очень душно, и приходилось гулять, топтать башмаки. Прогулка помогала скоротать вечер. И устанешь, и пищу протрясешь, и поболтаешь, пока бродишь по заросшим травою лужайкам, среди ярко освещенных домов, где, словно в музыкальной шкатулке, играет вовсю неутомимое радио.

Супруги Пайл гуляли молча. Он был в ослепительно белой рубахе и в брюках из особой ткани, сквозь которую проходит воздух, освежая ноги; она — в белых туфельках и белом платье, а прическа у нее была как у той из ее бабушек, на которую она походила и которую писал в прошлом веке знаменитый голландский художник. Лиленд была красива.

Не она, не муж ее, а Карл Розе, давний служащий Компании, произнес эти верные слова, гуляя с супругами по палубе корабля, стоящего на якоре в темной ночи, под тропиком Рака. Говоря, он размахивал руками, и золотой пушок блестел в свете ламп.

Лиленд спотыкалась о тени декоративных деревьев, освещенных тем же светом, и ей казалось, что это ступеньки, хотя на самом деле все было гладко. Она заметила, как и прежде, что здесь, на плантации, жизнь и сейчас полна приключений.

Карл Розе, высокий и костлявый, выбил трубку о ладонь.

— Была тут жизнь, — сказал он, — было героическое время, да ушло. Теперь мы грубо и глупо доим природу и смотрим с презрением на земли, которым нет цены.

Мистер Пайл согласился с Карлом Розе: действительно, вначале, когда машины пришли в сельву, героика тут была. Однако он не считал, что теперь землю просто глупо и грубо доят.

Лиленд загорелась, похорошела и звонко и пылко поддержала Карла Розе: да, не просто грубо, не просто глупо, а совершенно, совершенно бестолково. Она разволновалась так по-женски, что дважды повторила это слово, но этим не кончила.

— У Компании столько денег, — продолжала она, столица рядом, земли — нетронутые, рабочие руки — даровые… Все могло быть тут иначе!

— Иначе и было тогда, в героическую пору! — воскликнул Карл Розе. Правда, старина? Одно дело вторгаться в неизведанное, брать у природы ее добро, другое — тянуть лямку, топтаться на месте, примирившись с глупой рутиной, и лишнего не ждать.

— И вот что плохо, вот что плохо, — говорила Лиленд, взяв мужа под руку. — Вы упустили время, и все упустили, ведь у предприятий, как у людей, бывает разный возраст. Риск — знак юности, а ваша Компания прожгла свою юность и сразу состарилась, одряхлела…

— Она же в тропиках! — возразил старина Джон.

— Дай мне договорить. Так вот, она прожгла молодость, состарилась… Она сейчас как дряхлый старик, который, покоя ради, знать не хочет ни тревог, ни забот.

— Я не совсем вас понимаю, — сказал Карл Розе, испуганно оборачиваясь, словно он ждал нападения. С ним это бывало с тех пор, как много лет назад он увидел на одной станции, что человеку выстрелили в спину. — Не совсем понимаю, но снова скажу, Лиленд, что мы тут зашли в тупик, и выхода из него нет.

— А потому что надо было создать в этом дивном месте содружество людей! Вот и героика. Создать содружество, а не распоряжаться сверху. Так мы и дошли до того, что, страшась смерти, боимся жить и прозябаем, словно трупы, в стеклянных колбах, в этих сетках металлических…

— Ив спирту! — закончил Пайл.

— Вот именно. Здесь только пьяные и похожи на живых.

Произнеся эти слова, Лиленд ощутила, что далека от прежнего своего спокойствия, подобно звездам, сверкавшим на бледном куполе неба, которые, как и она, умирали от жары, дышали с трудом и мерцали, чтобы освежиться. Правда, в отличие от звезд, они могли выпить лимонаду и поиграть в бильбоке.

Старина Джон подбросил шарик и угодил точно. Он хотел отыграться за вчерашнее.

Лиленд, дернув красивым плечом, тоже подбросила и тоже выиграла.

— Настоящие искатели приключений! — воскликнул Карл Розе. Он подбросил шарик неудачно, и Лиленд с Джоном предложили ему повторить. — Это уже будет рутина! Ну-ка, объясни нам, когда и как она начинается!

— Она кончается, когда ты выпускаешь шарик из руки. А у него, у шарика, у твердой и круглой массы, несущейся к цели, начинается пора приключений. Если он угодит точно, это уже будет вторая глава его эпопеи.

Как это ни скучно, а спать надо. За металлической сеткой, в полумраке, голые алчущие призраки принимали на ночь слабительное и снотворное.

Пока мужчины работали в конторе, Лиленд решилась, хоть здесь и легко заблудиться, на свой страх и риск пойти к домику Аделаидо Лусеро. В лимонном платье из толстого шелка она выглядела моложе своих лет. Платье было не от лучшего портного, но красивое, с рукавами кимоно. Японский зонтик осенял цветастым полушарием тускло-золотые волосы, подвязанные лимонной, в цвет платью, лентой.

Все тут было одинаково, зацепиться не за что, того и гляди, заблудишься; всюду лианы с изысканно прекрасными цветами, густые заросли, в которых, как рыбы, снуют и шуршат насекомые. Вдалеке какие-то люди опрыскивали дерево, и казалось, что это водолазы в скафандрах ведут на дне какие-то работы. Чтобы хоть немного укрыться от зноя, они укутались в зелень, и когда к ним поближе подойдешь, они уже похожи на ходячие растения. Одни из них быстро надевают шланг на трубку, торчащую из бака, другие направляют струю на изумрудные гроздья, в которых, иногда фунтов до двухсот весу. Деревья орошает дождь «бордосского бульона», и они покрываются капельками голубой росы.

Лиленд пошла быстрее. Ей все больше хотелось забыться, отдаться сиюминутным ощущениям. Вот бы встать и стоять под светлой радугой искусственного дождика, брызжущего сквозь раскаленный воздух. Вода вырывается из сонных труб и облаком бесчисленных прохладных капелек оседает на деревьях, недвижных, словно зеленые солдаты под градом крохотных пуль.

Прошла Лиленд и мимо пеонов, очищавших деревья. Дереву, на котором растут «плоды мудрецов», угрожает столько опасностей, что два дня с утра до вечера его осматривают дюйм за дюймом снизу вверх, а солнце льет сквозь зубчатые листья золотистые струи.