Бастиансито Кохубуль на пикник не поехал. Разыгралась астма, он отправился в больницу, и врач отсоветовал ехать к морю. Сидя в очереди на прием вместе с другими больными, среди которых было больше женщин, чем мужчин, Бастиансито услыхал такие разговоры, что его затрясло, как от лихорадки, хоть он и делал вид, будто смеется вместе со всеми. Дрожь била Бастиансито, он холодел от ужаса.

— Хм-хм-хм, а грузовик-то этих, что снизу, чуть было вагоном не сбили, — рассказывал человек с огромным зобом. — Хм-хм-хм, еще бы чуть-чуть и… Их подстерегали, хотели пустить вагон как раз, когда они линию переезжали… Ну вот… хм-хм-хм… еще бы немного, и не осталось бы от грузовика ничегошеньки, а от тех, кто в нем ехал, — и того меньше, мокрое место, и все. Прозевали только, растяпы, пустили вагон, когда грузовик уже рельсы переехал… Чуть бы замешкались они на линии, тут бы его как раз… вот как… ха-ха-ха… хм, чуть было…

— Но ведь они теперь в наших местах бананами не торгуют, — сказал один из больных. — Фуетэ их в галошу посадили, продают дешевле, а в столице тоже их подкузьмили, целый поезд с бананами прибыл на вокзал, да даром их и раздавали…

— Хм, хм, хм, — начал опять тот, что с зобом. Он хрипел и с натугой выхаркивал осколки слов, будто стекло перемалывал в своем зобу. Из выпученных глаз текли слезы — те же осколки перемолотого стекла. Хм, хм, хм, как-то они, видимо, выкручиваются, а то на что жили бы? Этот гринго, который ими командует, он, я думаю, с чертом стакнулся.

— Чего тут удивительного, — сказал другой, подслеповатый, с шишкой на лбу, — Лусеро-то с Сарахобальдой дружбу водит.

Бастиансито в тот же день рассказал Лестеру Миду о вагоне, пущенном в расчете сбить их грузовик, когда они, ничего не подозревая, переезжали рельсы. Однако известие ничуть не испортило пикник. Все жалели только, что Бастиансито не поехал.

Лестер, веселый как всегда, затянул чувствительную американскую песню, аккомпанируя себе на маленьком аккордеоне. Лиленд радостно захлопала, Лестер поет, ему весело, значит, она, Лиленд, счастлива. Все захлопали вслед за Лиленд, мелодия понравилась, слов никто не понял, Лестер пел по-английски. Потом Лино Лусеро взял гитару.

Волны зеленые стонут,

звездочка золотая пала ко мне в ладони -

то сердце твое, дорогая.

Слезы не лей рекою,

свою пожалей красу.

С собою на дно морское я сердце твое унесу.

Стали есть арбузы, всем было весело. Лиленд впилась зубами в красную мякоть, скрытую, словно устрица, в зеленой раковине. Шелковистые волосы выбились из-под купальной шапочки, падали ей на лоб, попадали в нос, в рот вместе с мякотью арбуза, и она выплевывала волосы и сладкий арбузный сок. Светилось золотисто-зеленое море, казалось, мохнатое солнце расплавило золотые бананы в зелени его глубоких вод; солнечная пыльца дрожала в воздухе. И понемногу все стали приближаться к воде. Хотелось смыть с себя эту золотую пыльцу, погрузиться в набегавшие на песок волны и видеть вокруг только воду, одну только воду, живую, синюю…

Лиленд плыла с закрытыми глазами среди пенистых волн. Изредка она поправляла лифчик или трусы, врезавшиеся в ее красивые белые ноги. Лестер, изображая акулу, набрасывался на Лиленд, вцеплялся зубами в ее ногу. Испуганная, она кричала, бросалась к берегу. Лестер смеялся:

— Одна моя знакомая подверглась нападению хохочущей акулы!

Вернулись с пикника поздно вечером. Дон Аделаидо кое-как, опираясь на клюку, выбрался на галерею поглядеть на них. Его сопровождал Бастиансито, пришедший навестить старика.

— Ну, коли так, ничего у них не выйдет, — сказал старый Лусеро. — Надо же, хотели убить. Пустили вагон! Ну собаки! Просто лопнуть можно от злости! Одна надежда — он ведь гринго, да и вообще живучий.

— Нет, прикончат они наших, увидите… Хоть он и говорит, что мы одолеем Зеленого Папу.

— Ох, сынок, этому Папе конца нет, он все равно как римский папа. Один помрет, другой тут как тут…

— А тогда что же…

— Вот про то я и толкую, Бастиансито. Тогда что же? А то, что гринго этот многого стоит, я считаю. Ему не видать того, о чем мечтает, а собой он жертвует, чтоб другие увидели; не мы, так другие.

Старик вздохнул. Ночь была светлая, свежая, дышалось легко. Но Бастиансито все боялся, как бы снова не начался приступ.

— Вот ты маешься хворью-то, так от нее виски хорошо помогает.

— Говорят, да я, дон Аделаидо, уж больно не люблю это зелье. Пахнет лекарством, как все равно карболку пьешь.

— Ты ступай-ка домой, тебе надо рано ложиться. Заснешь сразу, кашель тебя на рассвете разбудит, а ты уже выспаться успел.

— Доброй ночи, поклонитесь госпоже Роселии, до завтра.

Старик поднял голову. Ярко сияет семизвездный треугольник^[17]. И все небо усыпано звездами. Видно, правду говорят, что там вечно мчатся огненные колесницы по бесконечным дорогам, опоясывающим землю.

X

Незабываемые ночи… В дневнике Лиленд они занимали много страниц. Кто скажет, которая прекрасней других? Если бы Лиленд вдруг приказали забыть одну из них, вычеркнуть из памяти, словно ее и не было… Но которую?

Нет, ни одну из этих ночей, темных и светлых, Лиленд никогда не забудет. Светлые ночи — так светло на душе, темные — слепые от страсти, только руки да сердце видят в темноте…

В последнее время старые друзья редко навещали Мидов. Но сегодня, как раз когда их меньше всего ожидали, они вдруг явились и привели с собой супругов О'Бринд, мисс Морган и инженера Смоллета.

С самого начала завязался разговор, интересный, оживленный, остроумный, романтичный, чуточку фривольный, как в студенческие годы.

Карл Розе в светлом костюме с гвоздикой в петлице вышел на середину гостиной и объявил, что выпьет стакан виски с содовой, не помогая себе руками, и при этом не уронит ни одной капли драгоценной влаги, которая дороже, чем кровь, пролитая за нас господом нашим Иисусом Христом.

— Не богохульствуйте, — воскликнула мисс Морган и попыталась придать серьезное выражение своей лукавой румяной рожице.

— Конечно, выпить так стакан виски трудно, сказал Том, — но вот что гора-здо труднее: зажечь сигарету, если спичечный коробок лежит у тебя на носке ботинка, спичка во рту, а сигареты в кармане и пачка не распечатана.

Все расхохотались. Инженер Смоллет, супруги О'Бринд, Уокер и Лестер Мид отошли в сторону, образовав свой отдельный кружок. Уокер из кожи лез, старался угодить О'Бриндам.

— Хороший рыбак зря времени не теряет, где клюнет, заранее знает, шепнул ему на ухо Карл Розе и шутливо толкнул в спину.

Уокер пригладил свой зачес. Он покачивал стакан с виски, стараясь утопить кусочек льда, сверкавший полярным блеском на янтарной поверхности.

— Я требую уважения к миссис О'Бринд, — сказал он. — Общество зиждется на уважении к замужним женщинам, хотя это, конечно, не означает, что они приговорены вечно оставаться замужними.

— Ну и ловкач! — Карл Розе чокнулся с Эрни Уокером, пепел с гаванской сигары Эрни посыпался на пол.

Кругом смеялись, болтали, чокались, угощали друг друга сигаретами, а инженер Смоллет, ничего не замечая, разглагольствовал с серьезным видом об Андерсоне.

— Именно Андерсон — человек, который сделал все это возможным. Без него не было бы никаких плантаций. Не мое дело разбирать, до какой степени рассказы о нем преувеличены, скажу только одно: когда приезжаешь в такие вот места, начинаешь верить, что этот человек в самом деле был наделен какой-то сверхъестественной силой.

— Моя жена сочиняет сейчас песенку, — сказал О'Бринд. — Она столько наслышалась об этой легендарной личности, что думает назвать свое произведение «Андерсон и зеленые бабочки».

— А почему «зеленые бабочки»? — спросила мисс Морган. Круглое лицо ее едва виднелось в дыму сигареты.